Выбрать главу

По-видимому, нельзя иметь и то и другое, надо сделать выбор — и Джосс выбрал без колебания.

Глядя на него, Марта почувствовала, как в ней пробуждается неуместная, но вполне определенная жалость. Почему жалость? Ведь она завидовала ему до боли: он-то знает, чего хочет, и знает, как этого добиться. Она продолжала смотреть на подтянутую фигуру Джосса в темно-сером фланелевом костюме, — вот он осторожно переходит залитую солнцем пыльную площадь, и кажется, будто каждый нерв и каждый мускул его тела служат прямыми проводниками его воли. Марта видела, как он прямо, в упор смотрит перед собой, весь в этом взгляде, так что настоящее представление о нем можно получить, лишь заглянув ему в глаза. Марта видела, какая разница между Джоссом и всеми этими фермерами, и отчасти завидовала ему, а отчасти его жалела. Жалела? Почему? Разве человек, который знает, что он выбрал и почему, достоин жалости?

Марта следила за ним незаметно — чтобы иметь право самой себе сказать, что ничуть она за ним не следит: она боялась, что он может пройти мимо, лишь официально кивнув ей в знак приветствия. Но он подошел прямо к ней, протянул книги и отрывисто сказал:

— Я думаю, эти книги тебе понравятся.

— А откуда ты знал, что я еще здесь? — чисто по-женски переводя разговор на другую тему, спросила она.

— Мне же видна лавка сквозь деревья.

Марта вдруг почувствовала беспричинную злость, точно узнала, что за ней шпионили. Но тут он спросил:

— Как ты намерена добираться домой?

И она вызывающе ответила:

— Пойду пешком.

Однако Джосс, должно быть, не видел в этом ничего особенного, а потому, помолчав немного, он лишь сказал: «До скорой встречи!» — и пошел обратно через пыльную площадь. Марта была разочарована: он мог бы, по крайней мере, предложить ей вернуться к ним, подумала она. Потом сообразила, что он, наверно, ждал, чтобы она сама намекнула ему на это, и смутилась. Заставив себя не думать больше о Джоссе, после встреч с которым у нее всегда оставалось ощущение, что она не выказала должной чуткости и понимания, и взяв под мышку книги, которые точно придали ей уверенности в себе, Марта спустилась с сократовской веранды и зашагала по дороге домой.

Она никогда не совершала этого путешествия пешком — всегда в машине, а ребенком — на согретых солнцем, шершавых мешках с зерном, грудой наваленных в фургоне. Всю первую милю она вспоминала, как, поскрипывая и покачиваясь, двигался старый фургон, и ей казалось, что он вот-вот развалится надвое: тяжелые мешки как бы удерживали его на месте, а волы тянули вперед — на передке фургона это особенно чувствовалось. Здесь Марта и любила сидеть, вздрагивая и прислушиваясь, как под ней трещат доски, грозя в любую минуту разлететься на куски; но они все-таки держались и милю за милей медленно несли свой груз. Марта вспоминала, как угрожающе шевелились под нею мешки, — тяжелые это были мешки, но они перекатывались и съезжали с места от малейшего наклона повозки. Марта вспоминала приятный, теплый, отдающий свежей травою запах навоза, падающего лепешками на дорогу, и, хотя из-под колес фургона непрерывно поднимались вверх фонтаны красного песка и Марта ехала в облаках крутящейся пыли, она все время чувствовала сладкий аромат недавно пережеванной травы, точно огромные волы только что вернулись с заливных лугов, где растет жирная, сочная трава.

Через некоторое время Марта в нерешительности остановилась у фермы Макдугалов: если она зайдет, ей предложат чудесного шотландского чаю с пресными лепешками, жареные пирожки и свежесбитое масло. Но она не зашла — Макдугалы до сих пор не замечают, что она уже мисс Квест, и по-прежнему обращаются с ней, точно она младенец, а уж с этим она никак не может мириться.

Марта пошла медленнее: ей хотелось подольше продлить путешествие; она наслаждалась привольем — станция, где, как она была убеждена, все на нее глазеют и судачат о ней, осталась далеко позади, а дом, где уже само существование ее родителей напоминало о том, что она должна быть вечно начеку, вечно готова к отпору, еще не был виден. Сейчас некому было за ней следить, кругом — ни души, и она не спеша брела вперед, то перескакивая через колеи, то наклоняясь, чтобы выдернуть длинную, сладкую, точно сахарный тростник, травинку, которую так приятно жевать, когда идешь по пыльной дороге. Марта была счастлива этим ощущением полной свободы, и в то же время ей было грустно оттого, что уже близок дом; оба чувства все росли, и внезапно она поняла, что эта глубокая радость, смешанная с меланхолией, уже знакома ей, она уже ощущала ее и… Но Марта тотчас отбросила мысль, промелькнувшую в ее мозгу, словно тень от крыла птицы: она знала, что это чувство нельзя в себе вызвать. Его не ждешь — оно точно гость, который приходит без предупреждения. Более того: достаточно было ей с восторгом, но не без страха подумать о том, что вот оно сейчас придет, как оно исчезало — гость любил таинственность, Марта знала это и потому поспешила переключиться мыслями на другое. В то же время она подумала о том, что это ощущемне посещает ее в те минуты, когда на нее, как она это презрительно называла, «нападает религиозность»; переход к атеизму — а решилась Марта на него в один миг, с такой же легкостью, с какой снимаешь перчатку, — был мучителен для нее лишь постольку, поскольку она считала, что, как человек честный, должна распроститься с этим посещавшим ее кудесником — божественным экстазом. А потом оказалось, что такой жертвы никто от нее не требовал, оказалось, что… Усилием воли Марта остановила поток мыслей — настроение у нее уже испортилось, она была раздражена; не надо копаться в себе, не надо анализировать: ну зачем ей следить за работой собственного мозга, точно это какой-нибудь агрегат. Она вдруг заметила, что идет очень быстро и красоты природы — трава, деревья — перестали волновать ее. Был вечер, и притом чудесный: солнце заливаю расплавленным золотом темную зелень листвы, темно-красную почву, светло-желтую траву, окрашивая все в торжественно-яркие тона предзакатного часа. Внимание Марты привлекло одинокое дерево с белым стволом в легком облаке поблескивающих листьев — оно внезапно предстаю перед ней, будто выросло из плотной, спекшейся красной земли на небольшом пригорке, озаренное волшебным, как бы отраженным небесным светом, и сердце Марты болезненно сжалось от восторга, к которому примешивалась грусть. Она сознательно замедлила шаг, наслаждаясь этой меланхолической грустью; преодолев небольшой подъем, она вышла на площадку, где деревья расступались и открывался широкий вид на долину, — Марта никогда не видела ничего подобного, и зрелище это заставило ее забыть обо всем. Отсюда был виден их дом, прилепившийся у самого подножия зеленого холма, а между ним и тем холмом, где стояла Марта, простирались серебристо-золотые поля маиса; отсюда было миль пять до владений ван Ренсбергов — темной полосы деревьев, за которыми, точно стена, торжественно вздымалось безоблачное небо. Маис покачивался и шелестел, свет волнами пробегал по нему; вверху, неподвижно распластав крылья, парил ястреб; и смутный, до сладости мучительный экстаз овладел Мартой — на этот раз с такой силой, что она уже не боялась утратить его. Вокруг безмолвно стояли заросли, а на склоне, там, где их не было, мягко волновалась и чуть шелестела в лучах заходящего солнца трава; где-то поблизости фиалковое дерево изливало, словно благословение, свой аромат. Марта стояла, точно оцепенев: теперь она была уверена, что долгожданная минута придет. Уголком глаза она уловила какое-то движение и осторожно повернула голову, чтобы не нарушить того, что нарастало в ней. Марта увидела маленькую антилопу; она вышла из-за деревьев и, помахивая хвостиком, остановилась в нескольких шагах от девушки. Марта боялась пошевельнуться. Антилопа посмотрела на нее, потом повернула голову и, прижав уши, уставилась на заросли. Из-за деревьев вышла вторая антилопа; обе постояли, поглядели на Марту, потом, изящно перебирая ногами и звонко цокая по камням копытцами, пошли прочь, а солнце теплым светом заливало их шелковистые коричневые бока. Пройдя немного, они опустили головы и принялись щипать траву, нетерпеливо помахивая короткими хвостиками, на которых блестели белые пятна. Вдруг Марта почувствовала новый прилив восторга — и в ту же минуту вспомнила то, что всегда забывала: ведь это откровение, которого она всегда так ждала, несло с собой не радость, а боль; вспоминала же она всегда восторженное состояние, наступавшее уже потом, под конец, забывая, как тяжко ей было вызвать это состояние, которое, однако, не было ни «экстазом», ни «озарением» и ничем похожим на них, ибо все эти слова подразумевают нечто радостное. Из поэтической литературы, на которой почти всецело воспитывалась Марта, она, конечно, знала, что подобные состояния бывают нередко у людей религиозных. Но у нее это «мгновение» было так не похоже на все то, что, судя по описаниям, переживали другие люди! И лишь поняв, что это — явление самое обычное, «характерное для юношеской поры», как она с горечью и обидой сказала себе, Марта подумала: «Да ведь, пожалуй, то же самое бывает и у других!» Но в таком случае все они лжецы, все до единого; а впрочем, понятно почему: ведь и она обычно забывала, сколь мучительным было это озарение.

полную версию книги