— Моя мама сейчас рассказывает все твоей.
На что Марта с безотчетным раздражением заметила:
— Ну, в таком случае она насплетничается всласть. — И тут же добавила, спеша загладить свою неучтивость: — Маме это доставит большое удовольствие.
— О, я знаю, твоя мама не хочет, чтобы ты рано вышла замуж, она хочет, чтобы ты вышла в люди, — великодушно заметила Марни.
Но Марта снова нахмурилась и со злостью сказала:
— Нет, она была бы очень рада, если б я рано вышла замуж.
— А тебе самой хотелось бы, а? — ввернула Марни, пытаясь создать атмосферу, необходимую для того, чтобы «потолковать по душам».
Марта иронически усмехнулась.
— Рано выйти замуж? — переспросила она. — Это мне-то? Да я лучше умру. Связать себя по рукам и ногам детьми и хозяйством…
Марни удивленно посмотрела на подругу, та даже растерялась. Потом вызывающе бросила:
— А мама говорит, что ты влюблена в Джосса Коэна. — На лице Марты появилось такое выражение, что Марни испуганно хихикнула. — Ну, он-то, во всяком случае, влюблен в тебя, ведь правда?
— Влюблен?! — стиснув зубы, процедила Марта.
— Черт его знает; во всяком случае, ты ему нравишься.
— Это Джоссу-то Коэну! — гневно промолвила Марта.
— Но ведь он славный мальчик. И среди евреев бывают очень симпатичные, а он к тому же умный, как и ты.
— Ты мне просто противна, — заявила Марта; ей казалось, что она этим выразила свое отношение к расовым предрассудкам.
И снова на добродушном личике Марни отразились удивление и обида. Она бросила на Марту умоляющий взгляд и встала — ей хотелось поскорее удрать. Но в эту минуту Марта, скользнув по примятой длинной траве, согнула колени и рывком поднялась.
— Ой, всю шкуру ободрала, — заметила она, потирая сквозь платье поясницу.
Ее манера потешаться над собственной неуклюжестью, можно даже сказать — паясничать, вызвала у Марни какое-то дотоле неведомое неприятное чувство. «Все-таки очень странно, что Марта в шестнадцать лет носит такие платья, держится точно неуклюжий школьник и, как видно, считает это в порядке вещей», — подумала Марни. Тем не менее, усмотрев в поведении Марты желание восстановить мир, Марни сочла примирение состоявшимся, взглянула на заглавие книги, которую Марта держала в руке, — это была история жизни Сесиля Родса, — и спросила, интересно ли. Затем девушки направились по узкой тропинке, вившейся под низенькими чахлыми деревцами среди пожелтевшей травы, которая доходила им до плеч, к просеке, где стоял дом.
Дом этот ничем не отличался от жилищ туземцев — стены у него были глиняные, крыша — тростниковая, и строился он в расчете на то, что жить в нем будут всего два сезона; дело в том, что Квесты переселились в колонию после того, как побывали на одной выставке в Лондоне, где им наговорили, что поселенцы могут разбогатеть на маисе чуть ли не через год после того, как его посадят. Этого не произошло, и они так и продолжали жить в своем временном жилище. Дом представлял собой вытянутый овал, разделенный перегородками на комнаты; вокруг шли крытые дерном веранды. Сбоку прилепилась квадратная кухонька с жестяной крышей. Сейчас эта кухонька покосилась, жесть на ней стала пятнистой и проржавела. Крыша дома тоже осела, а стены так часто латали свежей глиной, что они стали похожи на пеструю мозаику всех цветов — от густого красного до блекло-желтого и серо-зеленого. В округе было много самых разнообразных домов, но дом Квестов был единственный в своем роде, ибо задуман он был как кирпичное здание с прочной крышей, а выполнен из дерна, глины и прессованного навоза.
Подходя к дому, девушки увидели своих матерей, сидевших за стеной из золотистого вьюнка. У самой веранды, прежде чем завернуть за угол и подняться по ступенькам, Марта поспешно бросила:
— Ты иди, а я… — и вошла в дом, тогда как Марни, мысленно поблагодарив подругу за догадливость, присоединилась к женщинам.
Марта проскользнула в комнату, точно преступница, которую могли уличить те, кто сидел на веранде, ибо стоило им повернуть голову, как они увидели бы ее в окно. Сначала, когда дом только построили, никаких веранд не было. Миссис Квест решила, что дом должен быть повернут фасадом к вельду. «Точно корабль — носом вперед», — весело поясняла она. Вокруг всего дома шли окна, из которых открывалась широкая панорама гор и вельда, — узкие простенки как бы разрезали ее на отдельные кадры. Теперь же перед окнами была устроена веранда с навесом, и в комнате стало довольно темно. У одной стены стояло пианино, несколько стульев и два небольших диванчика, а у другой — обеденный стол. Много лет назад, когда ковры и ситцевые занавески были еще новые, комната эта, с ее кремовыми стенами и гладким черным линолеумом под ковром, выглядела даже красивой. Сейчас же она казалась не только вылинявшей, но грязной и захламленной. К пианино никто не притрагивался. На буфете, где стоял серебряный чайный поднос, который подарили деду миссис Квест в день, когда он уходил из банка на пенсию, валялись какие-то камни, орехи, болты от плуга и склянки с лекарствами.
Когда миссис Квест только приехала, все над нею потешались по поводу ее пианино и дорогих ковров, ее платьев и того, что, заходя к соседям, она оставляла визитные карточки. Теперь она сама грустно посмеивалась над собой, вспоминая об этом.
Посреди комнаты торчал столб из очень твердого дерева — кратегуса, поддерживавший перекрытия потолка. Прежде чем поставить этот столб, его неделями вымачивали в крепком химическом растворе, чтобы предохранить от нашествия муравьев и всяких букашек; тем не менее он был теперь весь усеян крошечными дырочками, и, если приложить к нему ухо, можно было услышать, как трудятся мириады крошечных челюстей; из дырочек непрерывной струйкой сочилась тончайшая белая пыль. Марта стояла подле столба, выжидая, когда на веранде все отвернутся и она будет в безопасности, и чувствовала, как он шатается у своего основания под полом. Вот и все так у ее родителей: столько лет твердили друг другу, что необходимо вовремя сменить столб, а теперь, когда насекомые незаметно подточили его, так что от малейшего стука он гудит, как барабан, они успокаивают себя, говоря: ничего, мол, страшного, ведь крыша, собственно, никогда и не опиралась на него. И в самом деле, если взглянуть вверх, то между гребнем крыши и тем, на чем, казалось бы, она должна держаться, был виден просвет в добрых два дюйма. Для тростниковой крыши было, видимо, вполне достаточно переплетения тонких перекладин, на которых она покоится. Весь дом был такой — шаткий и нелепый; он держался буквально «на честном слове», но вопреки всякому вероятию, как преданный друг, продолжал стоять. «В один прекрасный день он рухнет нам на голову», — ворчала миссис Квест всякий раз, когда муж, по обыкновению, заявлял, что им не осилить ремонта. Но дом не рушился.
Улучив удобный момент, Марта проскользнула в соседнюю комнату. Это была спальня ее родителей — большая квадратная и довольно темная комната, в ней было всего два окна. Мебель была сколочена из банок из-под бензина и парафина, выкрашенных и обтянутых кретоном. Занавески, в свое время купленные в Лондоне, выцвели и стали желтовато-серыми. На тонкой сеточке основы, свободно пропускавшей слепящий солнечный свет, выделялись темные контуры важных павлинов, краска которых оказалась прочнее всего остального. У одной стены стояли рядом две широкие железные кровати; у другой, против них, — туалетный столик. Привычка не сделала Марту слепой, и она отлично понимала, до чего у них дома все убого и запущенно. Ни у кого из членов семьи не было ощущения, что они на самом деле живут здесь. Дом строился как временное пристанище — таким он и остался. В будущем году они непременно вернутся в Англию или переедут в город. Ведь будет же когда-нибудь хороший урожай, повезет и им, и они выиграют, нападут на золотую жилу. Годами мистер и миссис Квест толковали на эту тему; Марта теперь уже не прислушивалась к этим разговорам — они так ее раздражали, что она не могла их выносить. Уже в одиннадцать-двенадцать лет она понимала, что ее родители обманывают себя, понимала настолько ясно, что могла бы сказать: «Если бы они в самом деле хотели куда-то переехать, то давно бы это сделали». Но эта мысль, подсказанная трезвым рассудком и отчаянием, так никогда и не оформилась в мозгу Марты, и она, порицая родителей за их нелепые иллюзии, невольно разделяла их убеждение, что дом, где они живут, — это еще не их настоящий дом. Она знала, что Марни и другим соседям он кажется невероятно жалким и даже гадким; но стоит ли стыдиться того, что ты никогда — ни на минуту — не считал своим домом?