«Четыреста рублей и право жить в доме вместе с маленькой племянницей, отдельная комната, горничная, лошади, два месяца каникул! Боже мой, сколько льгот! Какая счастливица! А между тем она не кажется ни образованной, ни особенно привлекательной. Если бы мне обещали четыреста рублей в год и разрешили иметь Яню при себе…»
— Пани! — промолвила она вслух. — Я очень хотела бы получить какое-нибудь постоянное место.
Жминская задумалась на мгновение.
— Не скажу, чтобы это было невозможно, однако и не так это легко. К тому же я сомневаюсь, чтобы это было для вас выгодно. Откровенность с теми, кто обращается ко мне за работой, — мой долг. Поэтому должна вам сказать: при вашем среднем знании французского языка и не парижском произношении, при почти ничтожном музыкальном образовании вы можете учить лишь начинающих.
— Это значит?.. — с бьющимся сердцем спросила Марта.
— Это значит, что вы можете получать шестьсот, восемьсот, самое большее — тысячу злотых[14] в год..
Марта не раздумывала ни одной минуты.
— Я согласилась бы на эту плату, если бы меня приняли вместе с моей маленькой дочкой.
Глаза Людвики Жминской, только что подававшие надежду, стали холодными.
— А! — произнесла она. — Так вы не одиноки, у вас ребенок…
— Четырехлетняя девочка, тихая, она бы никому не доставила никакого беспокойства…
— Верю, — сказала Жминская, — однако вы не можете питать никакой надежды на получение места, имея при себе ребенка.
Марта посмотрела на нее с удивлением.
— Пани! Ведь вот эту даму, только что ушедшую отсюда, приняли вместе с племянницей… И на таких выгодных условиях! Разве она такая образованная?
— Нет, — ответила Жминская, — образование у нее не бог весть какое. Но она иностранка.
На губах суровой хозяйки конторы впервые промелькнула улыбка, а ее холодные глаза взглянули на Марту с выражением, говорившим: «Как! Ты даже этого не знаешь? Откуда же ты явилась?»
Марта явилась из отцовского поместья, в котором цвели розы и пели соловьи, из красивой квартиры на Граничной улице, из уютного, теплого гнездышка, и это заслоняло от нее окружающий мир; сперва наивная и неопытная девушка, потом веселая и неопытная молодая женщина, она жила в том кругу, где у женщины глаза стыдливо опущены, и, следовательно, она ничего не видит, где она ни о чем не спрашивает и, следовательно, ничего не знает… Она, вероятно, и не слыхивала или слышала лишь мельком поговорку: «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку»[15]. Глаза Людвики Жминской, умные, холодные, с иронией устремленные на нее, казалось, говорили: «Та женщина в красном капюшоне, дерзкая, крикливая, задирающая ноги на стул, — Юпитер, а ты — бедное существо, рожденное на той же земле, на которой родятся матери всех наших детей, рабочая скотинка — и только».
— Если бы вы могли расстаться с вашей дочуркой и устроить ее куда-нибудь, то, возможно, нашли бы себе место на тысячу злотых в год.
— Никогда! — воскликнула Марта. — Ни за что я не расстанусь со своим ребенком, не отдам его в чужие руки. Мой ребенок — это все, что осталось у меня на свете.
Этот возглас вырвался у нее невольно, и она сразу поняла всю его неуместность и бесполезность. Сделав над собой усилие, Марта заговорила спокойно:
— Если я не могу надеяться на получение постоянного места, то, быть может, вы найдете для меня частные уроки…
— Уроки французского языка? — вставила хозяйка.
— Да, пани, а также и других предметов, например географии, истории, польской литературы… Я когда-то училась всему этому, а потом читала, хотя и немного, но все же читала. Я буду готовиться к урокам, пополнять свои знания…
— Это ни к чему, это вам нисколько не поможет, — прервала ее Жминская.
— Но почему?
— Потому что ни я, ни хозяйки других контор не могли бы вам обещать уроки по всем этим предметам…
Марта глядела на говорившую широко открытыми глазами, а та продолжала:
— Этим занимаются почти исключительно мужчины.
— Мужчины? — изумилась Марта. — А почему только одни мужчины?
Жминская опять посмотрела на нее так, как будто спрашивала: «Откуда же ты явилась?»
А вслух она сказала:
— Да, вероятно, потому, что мужчины — это мужчины.
Марта явилась из страны блаженного неведения, поэтому она призадумалась над словами хозяйки. Впервые в жизни смутно вставали перед ней социальные противоречия и проблемы; они бессознательно волновали и мучили ее, но она еще не могла разобраться в них.
— Пани, — сказала она после некоторого раздумья, — я, кажется, поняла, почему мужчинам отдается предпочтение, когда дело касается преподавания; они получают более полное, более серьезное образование, чем женщины… Однако это играет роль лишь тогда, когда от учителя требуются основательные знания, которые могут удовлетворить умственные запросы учеников. Но я на это и не претендую. Я хотела бы учить малышей…