Когда Марта оказала «приду», Олесю неудержимо захотелось высоко подпрыгнуть и закричать: «Ура!» Однако он не сделал ни того, ни другого, только отступил назад и щелкнул пальцами. Черные глаза его горели, как раскаленные угли, и были прикованы к бледному лицу Марты, которое сейчас осветила улыбка. Когда молодая женщина ушла, веселый Олесь обернулся к своей приятельнице:
— Клянусь жизнью, никогда я не видел такого милого, такого привлекательного создания! Как идет к ней даже этот омерзительный платок!.. Я одел бы ее в атлас, в бархат, в золото…
Пани Каролина подняла вдруг голову и посмотрела в разгоряченное лицо молодого человека.
— В самом деле? — спросила она, растягивая слова.
— Да, — ответил Олесь, многозначительно глядя ей в глаза.
Женщина в атласе засмеялась холодным, отрывистым смехом.
* * *Зимний день близился к концу… В гостиной, окнами выходившей на Крулевскую улицу, в камине за железной решеткой искусной работы пылал уголь, распространяя вокруг приятную теплоту.
У камина стояла кушетка, обитая тёмнокрасным штофом, и низкое кресло-качалка, покрытое цветистым ковром, со скамеечкой для ног, на которой, была вышита шерстью длинноухая охотничья собака.
На кушетке полулежала стройная женщина в черном платье, обшитом внизу траурной белой каймой.
На качалке, вытянув маленькие ножки в изящных туфельках, покачивалась другая женщина — в модном платье из фиолетового атласа, богато отделанном бархатом и бахромой того же цвета, в белоснежном воротничке тончайшего полотна, заколотом большой, оправленной в золото камеей; светлые, слегка припудренные волосы были высоко зачесаны над лбом и длинными локонами спадали на плечи, шею, грудь. Белые ручки, полускрытые манжетами, лежали на атласном платье, и на пальце сверкало большим бриллиантом единственное, но очень дорогое кольцо.
Гостиная, в которой сидели обе женщины, была невелика, красиво убрана. Шелковые портьеры закрывали два больших окна и высокие двери; в большом зеркале отражались расставленные у стен низенькие, мягкие кресла, на камине стояли большие бронзовые часы, а на столах и столиках — хрустальные вазы с цветами, серебряные безделушки, резные бомбоньерки и канделябры. В раскрытую дверь видна была погруженная в полумрак смежная комната с пушистым ковром на полу, с круглым полированным столом посредине, над которым висела большая лампа с абажуром из розового стекла. Тепличные цветы наполняли маленькую квартирку нежным ароматом. Около камина, отгороженного зеленым экраном, стоял стол с фарфоровым сервизом и остатками ужина.
Женщины у камина молчали. Лица их, освещенные розовым отблеском углей, сильно отличались друг от друга.
Марта положила голову на диванную подушку, глаза ее были полузакрыты, руки бессильно лежали на черном платье. Впервые после многих месяцев она сегодня поела вкусно и досыта, впервые сидела в теплой комнате, среди красивых, со вкусом подобранных вещей. Теплота и нежный аромат цветов пьянили ее, как вино. Только теперь она почувствовала, как утомлена, сколько сил отняли у нее холод, голод, тоска, гол пения и борьба.
Полулежа на мягком диване, согретая теплом, ласкавшим ее иззябшее тело, она дышала медленно и глубоко. Глядя на нее, казалось, что в голове ее замерли, все мысли, что она отогнала все назойливые заботы и горести и, зачарованная тишиной, ароматом, прелестью этого рая, в котором она очутилась, отдыхала, прежде чем снова сойти в мрачные глубины ожидавшей ее действительности.
Каролина широко открытыми глазами внимательно и пытливо смотрела на подругу. На ее белых щеках играл свежий румянец, губы напоминали кораллы, а темные живые глаза молодо блестели. И все же Каролина выглядела не очень молодой. Все в ней было молодо и (по крайней мере на вид) безмятежно, кроме лба. На этом лбу опытный наблюдатель сумел бы прочесть длинную и неоконченную еще историю сердца, а может быть, и совести. По сравнению с лицом, молодым, свежим и красивым, лоб казался увядшим, почти старческим. Он был изрезан едва заметными, но частыми поперечными морщинками, и между темными бровями навсегда залегла глубокая складка. Несмотря на свежесть щек и губ, блеск глаз и богатый наряд Каролины, ее лоб мог вызвать у внимательного и вдумчивого физиономиста три чувства: недоверие, любопытство и сострадание.
Несколько минут длилось молчание. Марта первая прервала его. Она подняла голову с подушки и, глядя на подругу, сказала:
— Твой рассказ, Карольця, сильно удивил меня. Кто бы мог подумать, что пани Герминия поступит с тобой так жестоко! Ведь она воспитала тебя и, кажется, она тебе близкая родственница…