Молодой пан в богатой шубе выбирал ковры, серебряные корзинки, фарфоровые вазы и мраморные статуэтки. Он покупал множество вещей, собираясь, должно быть, обставить роскошно квартиру, куда введет молодую жену.
Он и торговец так были поглощены своим делом, что забыли о женщине, безмолвно и неподвижно стоявшей у стены. Она не отрывала глаз от руки покупателя, державшего большой толстый бумажник, набитый деньгами.
«Почему у него так много, а у меня нет ничего? — думала она. — По какому праву он отказал мне в подачке? Мне, у которой ребенок умирает в нетопленой комнате, без лекарств? Неправда, что я молода и здорова! Нет, я дряхлее всякой старухи, потому что пережила самое себя. Куда девалась прежняя Марта? Я тяжело больна, потому что я беспомощна, как ребенок. Зачем же люди требуют, чтобы я пробивала себе дорогу в жизнь собственными силами, если они не дали мне их? Почему лишили меня силы, которую требуют теперь от меня? Этот богач — одни из моих обидчиков, один из моих должников! Он должен дать!»
Мысли этой женщины были ужасно неверны и неразумны, но в то же время вполне естественны и понятны! Их породила та самая несправедливость, те преследования судьбы, бессилие, неудовлетворенные потребности, которые породили все безумные идеи, приводящие время от времени к преступлениям, поджогам, убийствам, те бешеные страсти, которые, возникнув из-за несправедливости и зла, сами нарушают справедливость и причиняют зло.
— Итак, — сказал покупатель, — триста злотых за ковер, пятьсот за эти корзины, фарфоровая ваза — двести и…
Он стал доставать из бумажника деньги, чтобы уплатить торговцу, но вдруг остановился.
— Да! — воскликнул он. — Чуть было не забыл! Дайте-ка мне еще вон ту бронзовую группу и ту…
Торговец подбежал, угодливо улыбаясь.
— Эту? — спросил он.
— Нет, ту. Ниобею с детьми…
— Ниобею? Вы, кажется, хотели взять Купидона с Венерой?
— Пожалуй, но мне надо взглянуть на них еще раз.
Привыкнув, видимо, сорить деньгами, он небрежно бросил раскрытый бумажник на мраморную доску подзеркальника, а сам вслед за торговцем отошел вглубь магазина, где на палисандровых полках под стеклянными колпаками стояли бронзовые и мраморные группы на мифологические сюжеты.
Небрежно брошенный бумажник раскрылся шире, и на мрамор выпало несколько кредиток.
На эти деньги смотрели разгоревшиеся глаза женщины, стоявшей у стены. Разноцветные бумажки так приковывали к себе черные, впалые глаза, как взгляд шеи притягивает птичек.
Какие мысли бродили в голове женщины, смотревшей на чужие деньги? В них трудно было бы разобраться. Это были не мысли, а какой-то хаос, порожденный лихорадкой и душевным смятением. После двух секунд такого созерцания Марта задрожала всем телом. Она то опускала, то подымала веки, то протягивала руку, то снова прятала ее под платок. Она, видимо, еще боролась с собой, но — увы! — у нее не было надежды на победу! Не было надежды, потому что не хватало сил устоять против этого позорного искушения. Мысли ее не были уже достаточно здравы, чтобы она могла понять, как постыдно это искушение, совесть молчала, так как она утонула в море горечи, не было больше стыда, изгнанного презрением к себе самой и перенесенными унижениями. Да, у нее не было никакой надежды на победу еще и потому, что она уже плохо сознавала, что делает, она была в лихорадке, вызванной голодом, холодом, бессонницей, слезами и отчаянием, а разум ее опутали темные силы, поднявшиеся из недр ее взбунтовавшейся души.
Марта сделала вдруг быстрое движение рукой, и с мраморной доски исчезла одна из бумажек. В ту же минуту стеклянная дверь распахнулась и захлопнулась с резким стуком…
Неожиданный сильный стук заставил обоих мужчин, рассматривавших статуэтку в глубине магазина, повернуть головы.
— Что это? — спросил покупатель.
Торговец выбежал на середину магазина.
— Это ушла та женщина! — крикнул он. — Она, наверно, что-нибудь стащила.
Покупатель тоже обернулся к двери.
— В самом деле, — сказал он, глядя с улыбкой на деньги, разбросанные на мраморной доске, — она украла у меня трехрублевку — у меня была только одна, и я ее здесь не вижу.
— Ах, бессовестная! — крикнул торговец. — Как? В моем магазине кража? У меня на глазах? Ах, наглая тварь!
Он подбежал к двери и распахнул ее настежь.
— Эй, городовой! — громко крикнул он с порога. — Городовой!
— Что вам? — послышался голос с улицы.
На груди человека, остановившегося на тротуаре, блеснула в полосе света желтая бляха полицейского.