Молчание Тимохи старый наладчик понял по-своему.
— Может, тебе трудно разговаривать? — спросил он. — Так ты молчи. Я просто посижу и посмотрю на тебя. А хочешь — сказку расскажу?
Полгода назад, когда с направлением отдела кадров Тимоха явился в механический цех и разыскал Михеева, старый наладчик долго и хмуро разглядывал нового ученика. «Что делать умеешь?» — спросил наконец. Тимоха не без удовольствия перечислил места прежней работы, называя полностью управления, партии, пароходства, отряды и все другое. После каждого названия Михеев удивленно всплескивал руками и небольшое сухощавое лицо его делалось то восторженным, то вопросительным, то печальным. «Во как тебя кружило!» — восхитился Михеев. И тут же добавил: «А я дальше нашей области, считай, не и был». Тимоха снисходительно похлопал домоседа по плечу. «Ничего, папаша, к весне рванем в вместе северные края!» — «Ага, рванем», — согласился Михеев и спросил: серьезно ли намерен Тимоха учиться наладке станков. Если серьезно, то готов Михеев содействовать, а если нет, шел бы он, Тимоха, восвояси… Тяжкой была эта учеба. Но странное дело, чем больше мурыжил Михеев Тимоху, тем в больший азарт вводил. И только временами, все реже и реже, накатывалась на Тимоху тоска по дальней дороге. «Корни в землю пущаешь», — определял Михеев…
— Как там токари наши? — спросил Тимоха. — Витька, поди, злится на меня? Не успел я станок ем доделать.
— Ты не успел, так я поспел, — улыбнулся Михеев. — Работает станок.
— Ты им привет передай. Ладно?
— Да они тут, — Михеев указал на окно. — Мы во пришли, а пустили одного…
Прошел еще один муторный больничный день. Тимоха не ждал, что обиженная Лена Вожаева придет снова. Но она пришла, и было видно, что тот разговор не принят так близко к сердцу, как казалось Тимохе. Она разложила на тумбочке свертки, села рядом с кроватью. Тимоха оживился, привстал.
— О том, что я наплел, стоит забыть, — сказал он.
— Я уже забыла, — ответила она.
— Хорошо, — успокоился Тимоха. — У меня вчера гости были. Михеева сюда пустили, а ребята внизу околачивались. У Михеева, оказывается, племянник в Африке живет. Представляешь, в самой Африке!
Сказал это торопливо, чтобы она скорее поняла, как это здорово, что Михеев пришел в больницу, а с ним — ребята с токарного участка.
— Почему вы не расскажете о себе? — спросила Лена. — Впрочем, я не настаиваю, но все же интересно.
А сама пристально смотрит на Тимоху, опять удивляясь слишком грубой отделке его лица. Будто природа, заботясь о силе и прочности своего создания, не обратила внимания на мелочи, походя приладила неопределенного цвета глаза, пришлепнула какой-то нестандартный нос…
— Слушай, Лена, — сказал Тимоха. — А если бы тогда не я оказался, а совсем другой?
— Пришла бы я в больницу? Конечно!
«Ну вот, — загрустил Тимоха. — Сейчас начнется: долг, обязанность».
— Я обязана просто, — сказала она. — Это мой человеческий долг.
«Вот чертовка! — удивился Тимоха. — Мысли угадывает!»
— Как кавалер твой поживает? — спросил он и усмехнулся. — Или с перепугу тоже в больнице лежит?
— Зря вы так, Тимофей, — опять заторопилась Лена. — Он хороший. Вы просто не знаете его. Вот я познакомлю вас, и вы поймете. Впрочем, мы вот что сделаем. Через неделю у Игоря авторский концерт в филармонии. Завтра я принесу вам билеты.
— Ладно, приноси, — разрешил он. — Только сам я не пойду. Милое дело! Из-за него я тут валяюсь — и на концерт. Да в гробу я видал его музыку!
И сразу без перехода:
— У меня тоже девчонка была. В армию уходил, договорились: ждать станет. Так нет, через год замуж выскочила. На черные кудри позарилась! А этот кудрявый как выпил — так бить. Представляешь? Я-то не знал, да и какое мне было дело следить, как ее жизнь получается. Потом мать мне давай рассказывать… Ее встретил — старуха старухой. Жалко стало. Залучил кудряша в укромное место и врезал… Ох, врезал! Потом сидим с ним, мораль ему читаю. Гад ты, говорю, ползучий! По твоей, говорю ему, милости мотаюсь я теперь, полсевера прошел, чтоб забыть ее. А ты? Еще хоть пальцем, говорю ему, тронешь ее — убью!
Лене Вожаевой стало страшно. Вздрагивая при каждом слове, она представляет, как можно изувечить вот такими кулаками, как у Тимофея.
— Так вы еще любите ее? — для чего-то спросил она.
— Не знаю. Просто жалко… Мне всех жалко, — Тимоха помолчал. — Как-то я собачонку подобрал. Это еще мотористом на буровой работал. Белкой звал. Шустрая такая, хвост кренделем, морда лисья. Все понимала… Раз волки меня прищучили, так она…
— Боже мой! — шепчет Лена и в ужасе закрывает лицо.
— Так она, говорю, кинулась на них. Отвлекла, то есть. Я тем временем успел патроны с картечью достать… Ревел я потом по Белке. Как по человеку…
И опять без перехода:
— Ты вот про Игоря своего сейчас думаешь. Пригляделась бы к нему… А? Вообще-то мне все равно.
— Вы ж его даже не видели! — воскликнула она. — То есть видели, но издали.
— Плюнь ты на него, — гнет свое Тимоха. — Лучше найдешь.
Лена между тем вспомнила вчерашний разговор. Она рассказала Игорю, как ходила в больницу. «Зачем?» — удивился он. «Как — зачем?» — не поняла она. «Кстати, он не требовал с тебя денег в компенсацию за рану?» — «Да ты что!» — возмутилась она. Игорь свел разговор на предстоящий концерт, жаловался на дирекцию филармонии. Она же, слушая и не слушая, думала о своем. Вот случилось происшествие, думала она, а уже трудно сказать, знаешь или не знаешь человека. «Что с тобой?» — удивился Игорь. «Я сама не знаю», — ответила она. Игорь подивился ее словам и предложил прогуляться, развеяться. «Нет уж, спасибо!» — сказала она ему. Игорь рассердился, наговорил глупостей, а сегодня звонил, просил прощения. Он неотразим, когда кается…
— Тогда я говорю ему, — дошел до нее голос Тимохи, — что так дело не пойдет.
— Какое дело? — не поняла она.
— Да Михееву говорю. Ты что, не слушаешь?
— Слушаю…
— Оно и видно… Устала ты со мной. Уж не приходила бы, что ли.
— Я обязана, — повторила Лена Вожаева.
…Еще один день прошел. Боли в боку почти не стало, и Тимоха затосковал, начал проситься на выписку. Врач сказал, что рано еще, лежать надо.
А Лена не пришла. То ли его совета послушалась, то ли случилось что…
От нечего делать он читал растрепанные больничные журналы, пахнущие лекарствами, а больше глядел в потолок и дремал.
Вот так задремал и не заметил, как в палате оказался еще один посетитель. Мариха-токариха. То есть токарь Калашникова из их цеха.
— Здорово, курносая! — сказал он. — Михеев придал?
— Нет, я сама, — ответила она и покраснела.
— Зачем?
— Так просто… Я ведь в отгуле была эти дни. Нынче прихожу, а мне рассказывают… Ох, как я перепугалась!
— Даже сознание теряла? — Тимоха сразу настроился на обычный снисходительно-шутливый тон разговора с курносой токарихой.
В белом больничном халате она показалась Тимохе почти незнакомой. Не такой, как в цехе, у станка. Он пялит глаза на токариху и видит, что она все еще в испуге. «Странный народ эти девки», — заключил Тимоха и стал ждать, что еще скажет она.
— Я тут гостинцев принесла. Овсяное печенье и молочные ириски. Ты же их любишь, Тим?
— Откуда знаешь? — удивился он.
— Знаю, — она опять покраснела. — В столовой подглядывала.
— Молодец! — похвалил Тимоха. — И дальше подглядывай. Тогда откроются тебе все подробности жития наладчика станков Тимофея Кондашина. Только объясни цель изучения моих привычек. Да не красней ты!
Боль, скопившая силу за день, прорвалась неожиданно, остановив его на полуслове. Тимоха закатил глаза, заметался на кровати, стиснул зубы, чтобы не стонать. Но все равно застонал — громко и протяжно.
«Он же умирает!» — всполошилась токариха и кинулась искать медсестру.
— Ему же сказано было: лежать! А он извертелся весь, в курилку уже бегает! — ворчала сестра. Одним ловким движением она свернула головку ампулы с лекарством, наполнила шприц.
Сколько времени продолжалось забытье, Тимоха не заметил.
— Родненький, миленький, — услышал он, очнувшись, плачущий голос токарихи.
Ему не хотелось открывать глаза. Ему хотелось, чтобы это продолжалось долго-долго…