— Да, лихой ты парень!
— Пожалуй! Не сомневайся!
— Я-то сам, увы, обзавелся женой и детьми, да и мастером, увы, стал, в общем, связан по рукам и ногам, горемыка!
— Почему ты так рано женился?
— Домой не хотел возвращаться, вот и подумал: женись тут при первой возможности, тогда сразу и закрепишься!
— Ха, я, конечно, понимаю, в Швейцарии тебе больше нравится! Но нельзя же вам всем тут торчать, хоть у нас и хорошо!
— Да уж, вы молодцы, ничего не скажешь! Шустрые ребята, разрази меня гром. А тебе вообще никто в подметки не годится!
— Ну, вот этого не надо, я лести не люблю! Однако ж спуску никому не дам! — Польщенный швейцарец свирепо пригладил усы и чокнулся с немцем: — Пей, ставлю еще по стаканчику!
Мартин Заландер с удивлением слушал эти речи, свидетельствовавшие о пошлости взглядов на жизнь и необузданном тщеславии, и говорил себе: «Ох и мерзкий же тип! Подмастерье столяра или сапожника, а до чего ловко устроился: муравьи разводят тлю и доят ее, а он держит собственного подхалима, шваба, как их тут кличут!»
Хочешь не хочешь, пришлось слушать дальше. Швейцарский труженик ударился в такие самовосхваления, какими занимаются лишь прескверно воспитанные люди, вдобавок способные лишь на низменные помыслы и чувства. Но чем больше он бахвалился и превозносил свою персону, тем больше немец робел, а может, просто прикидывался. Ведь одному Богу известно, по каким причинам сей хитрец лебезил перед грубияном-приятелем.
И чем смиреннее он себя вел, тем сильнее заносился второй.
— Ты, парень, посмекалистей других! — вскричал он. — Умеешь ценить, что живешь в Швейцарии, среди этакого народа, как мой! Погляди на меня! Мы сами наводим порядок и все делаем так, как желаем, и я — один из этого народа и ни у Бога, ни у черта совета не спрашиваю! Вот еще сегодня пойду на обсуждение закона о суде, а там больше тыщи параграфов, и завтра на работе не появлюсь, потому как обсуждение наверняка затянется. Пускай мастер встает спозаранку да вкалывает! Ты согласен?
— Да я ведь все время твержу, что стыдно мне быть немцем!
— Что ж, не без причины, хотя и среди ваших попадаются энергичные парни! Но ты гляди на нас повнимательней да учись, перенимай полезное!
Более Заландер сдержаться не мог. Побагровев от гнева, он хватил кулаком по столу и крикнул немцу:
— Стыдно этак говорить, коли сам родом из могучей страны! А вам, господин соотечественник, обернулся он к мюнстербуржцу, — должно быть стыдно этак допекать доверчивого иностранца и позволять ему превозносить вас да расхваливать! Десять лет я пробыл в Америке и нигде не слыхивал столь тщеславных и хвастливых зазнаек, как вы! Хороши же у нас порядки, коли молодые люди болтают как сороки, под стать повивальным бабкам! Фу, черт!
В безрассудном своем возмущении он до того возвысил голос, что народ за соседними столиками повернулся к ним, прислушиваясь. Швейцарец сперва опешил, но уже в следующую минуту вскочил на ноги, простер руку и выкрикнул:
— Вы кто такой? Кто вас просит подслушивать чужие разговоры?
— Я не подслушивал! Я уже сидел здесь, когда вы заявились со своими разговорами!
— Ох и ловкач! Коли вам не нравится наш разговор, так и ступайте себе! Все равно вы шпион и народом пренебрегаете!
Он резко дернул стоявший меж ними столик, аж стаканы зазвенели, посетители столпились поближе, кое-кто закричал:
— Чего ему надо?
— Поносит нас, бранит тщеславными зазнайками да повивальными бабками, нас, молодежь, когда мы славим свободу и отечество!
Немец тоже утратил свое добродушие и начал шуметь.
Заландер посмотрел на сынишку, взял его за руку и поспешно протиснулся сквозь толпу вон из зала, не преминув с силой толкнуть стол, который противник норовил двинуть на него. Ему весьма хотелось усмирить пробудившихся демонов или упомянутого льва настойчивой речью; однако присутствие сына принудило его отказаться от дальнейших препирательств, дабы, чего доброго, не оказаться избитым и униженным на глазах у ребенка.
Раздосадованный и подавленный, он выбрал кратчайшую дорогу домой, однако обрадовался, случайно столкнувшись с г-ном Мёни Вигхартом, вместе с коим, поскольку до вечера было еще далеко, охотно отправился в спокойный трактирчик, чтобы успокоиться и устроить мальчугану приятное завершение прогулки.
Но там в уголке им встретился стряпчий, которому Заландер некогда поручил свое дело. Чрезвычайно занятой господин отдыхал здесь за воскресным графинчиком от недельных трудов, как честный ремесленник; тем не менее после неожиданного появления клиента он выказал любезную готовность потолковать о вольвендовском процессе и обсудить дело за бокальчиком вина. Поэтому Мартин Заландер вскоре отослал мальчугана домой с сообщением, что отец вернется через час или два.
К сожалению, совещаться было почти не о чем, так как дело дальше не продвинулось. В Рио оно фактически вовсе зашло в тупик. Ответственные лица Банка атлантического побережья несколько времени находились под следствием, но всегда успевали в самую пору перебраться в другую страну и отсиживались только в тех местах, где подозреваемых не просто не экстрадировали, но и не опротестовывали найденный при них капитал, вообще не предъявляли юридических претензий. Раз-другой кого-то допросили и прислали протокол с бесполезными результатами, тогда как означенное лицо вместе с деньгами, явно прихваченными из кассы Банка атлантического побережья, отпустили на свободу, а произошло это ни много ни мало на английской земле и стоило столько, что Заландер, по его словам, опасался бросить вдогонку черту еще и кропильницу.
Впрочем, в Бразилии нашлись дельцы, считавшие, что пресловутый чек был выдан Мартину еще без всякого злого умысла, ибо в ту пору Банк даже и не помышлял о банкротстве. Только вот никаких документальных подтверждений на сей счет не существовало.
В Мюнстербурге Вольвенд после долгих разбирательств сумел откупиться от своих кредиторов нищенскими процентами, причем требование Заландера вообще не рассматривалось. Активы заокеанского банка, конфискованные в его пользу по решению суда, за полным отсутствием соответствующих разъяснений изъять не удалось, и на руках у стряпчего только и было что сомнительный неакцептованный чек. Потом Вольвенд скрылся. Дом его забрал архитектор-строитель, оставшийся при этом в убытке. Художник, изобразивший Арнольда фон Винкельрида, не получил ни гроша.
— Я убежден, — сказал стряпчий, — что еще десять лет назад Вольвенд избежал банкротства лишь благодаря сумме вашего поручительства, каковую вам пришлось незамедлительно внести, и полагаю, что и на сей раз именно благодаря вашим деньгам, которые заграбастал частью или целиком, ему удалось хоть кое-как рассчитаться с кредиторами; ведь львиную долю он конечно же оставил себе. Тем не менее не могу не признать: юридически он субъект прелюбопытный. Меня озадачивала неизменно холодная, молчаливая позиция, какую он всегда занимал касательно этого чека, не давая ничем себя смутить, поэтому мне пришло в голову провести с ним несколько необычный эксперимент. Я знаком с одним очень опытным врачом-психиатром, он возглавляет зарубежную лечебницу и работает с симулянтами, которых передают ему в ходе судебных расследований, когда преступники, прикидываясь безумцами, норовят уйти от признания вины. Психиатр превосходно наторел в своем деле и, как правило, за два дня, а то и за два часа возвращает хитрованов к здравому рассудку, коль скоро они вообще им обладают. Правда, он не связан ограничениями, каковые предписаны следственному судье. И когда он приезжал сюда на несколько дней, я рассказал ему о Луи Водьвенде и его странном поведении. Мы уговорились, что под видом представителя некого пайщика заокеанской банковской компании, который консультировался также со мною, он посетит Вольвенда и под предлогом наведения деловых справок понаблюдает за ним и порасспросит. Врачу удалось затянуть разговор на час с лишним, но ни разу он не поймал Вольвенда на рискованном слове. Выводы таковы: иные индивиды умеют до того ловко удалять из своего сознания неприятные факты, что даже во сне, а уж наяву тем паче о них не говорят, коли не желают. Причем это отнюдь не духовно сильные люди, скорее такие, у кого нет ни малейшей потребности разбираться в себе самих. Смешиваясь затем с заурядным лукавством, сей изъян становится для них полезной силой. Только близость естественной смерти способна порой разорвать заколдованный круг. К означенной категории, по-видимому, принадлежит и господин Вольвенд, хотя представляет собой необычную ее разновидность. Во время беседы он не проявлял судорожной осторожности, но говорил совершенно непринужденно, слушал словно бы внимательно и держался так, будто ищет доброго совета, качал головою, а под конец сказал: «Нелепая запутанная история! Я бы рекомендовал вашему клиенту действовать по примеру господина Заландера и самому поехать в Рио; там скорее можно добиться чего — нибудь, нежели здесь!» При этом он усердно занимался старой картонной коробкою, где пыльной кучкой лежали с десяток растрепанных бабочек и жуков. Разбирая обветшалых насекомых и прикрепляя их к новым кусочкам пробки, он наконец с легким вздохом воскликнул: «Да-да, сударь мой! Без малой толики науки зачастую было бы невозможно сохранить мужество жить в сумятице нынешнего мира! Вы никогда не интересовались энтомологией?»