— Да ладно! Твоя любезная супруга не благоволит мне, я знаю; однако я очень ее уважаю и ценю уже потому, что она сама по себе представляет солидный торговый дом… пойми же меня! Я не ищу для бедняжек блеска и шумихи, им надобен образец спокойно-благородной женственности во всех делах…
— Этакими речами ты у Марии ничего хорошего не добьешься! — снова перебил Заландер назойливого собеседника. — Она терпеть не может это слово и по сей день не простила оратора, который на свадьбе наших дочерей при всем честном народе назвал ее образцом благородной женственности!
— А-а, знаменитая свадьба! — вскричал Вольвенд. — Я прочел о ней в газете, на щетинном рынке в Будапеште. Аккурат завтракал свиными ножками с кружечкой эгерского винца, взял в руки газету и прочел наугад: «К прославленным свадьбам в Кане[14] и в Камачо[15] (мне таковая неизвестна) и прочая нельзя не добавить устроенную господином Мартином Заландером в свободной Швейцарии по случаю вступления в брак двух его дочерей, когда не только угощали множество народа, но и представляли политические спектакли и аллегории, причем все это под открытым небом!» Об этом ты непременно должен мне рассказать! Вообрази, как меня наэлектризовало и как, невзирая на жареные свиные ножки, у меня потекли слюнки.
— Да-да, в другой раз! — Покраснев и смутившись, Заландер взглянул на часы: — Мне пора в контору, уж скоро девять!
Вольвенд, однако, придержал его за пуговицу сюртука:
— Только одно словечко, дружище! Ты, стало быть, один дома? А мы с тобой покамест ни разу еще как следует не потолковали, не откажи в любезности, пообедай нынче у нас, коли не имеешь других планов! Мы, правда, еще не вполне устроились, и кухня у нас тоже без всякой роскоши… но я ведь знаю, тебя это не смутит. Надобно находиться в собственных четырех стенах, там никто нас не побеспокоит. Ты ведь обещаешь прийти, не так ли?
Новая навязчивость Вольвенда вызвала у Мартина неприятное чувство, вспомнилась ему и неприязнь г-жи Марии. Однако же то обстоятельство, что обедать он все равно собирался не дома, и известное любопытство — ведь ему предоставлялся шанс еще раз увидеть писаную красавицу, дифирамбы в честь которой так развеселили его жену, — внезапно переменили его настрой, а может быть, заволокли сознание туманной мглою, и он дал согласие, после чего Вольвенд поспешил удалиться, а Заландер наконец-то пошел в контору. Несколько часов он без передышки работал, даже и после того, как его люди ушли, ясным взглядом всесторонне оценил положение дел. Где бы ни возникла сложность, проистекала она не от самообмана и не от опрометчивых поступков, а оттого можно встретить ее со спокойной душою. В полуденной тиши он внимательно заглянул в бухгалтерские книги, а также в личные заметки касательно важных событий вообще и с удовлетворением подвел заранее известный итог, что дела его развивались без дерзких скачков, продвигаясь вперед равномерно и спокойно. В этом он с благодарностью усматривал сопутствующую ему удачу, которая после былых невзгод сводила его лишь с честными и надежными коммерческими партнерами, более того, даже притягивала таковых, как он мог бы похвастаться, если б страдал тщеславием.
Тут солидные часы над письменным столом закряхтели и громко пробили час, напомнив ему, что он обещал Луи Вольвенду прийти на обед, а одновременно — что этот старинный друг едва ли не единственный человек, который не раз приносил ему несчастье. Он форменным образом испугался, запер свои записки в стол и с сомнением подумал, не лучше ли последовать Мариину чутью, не ходить туда и вообще порвать с этим странным субъектом.
Однако, приняв во внимание, что Вольвенд выказывает доброе намерение по своей воле загладить прошлые грехи и уже подтвердил оное, все-таки решил, что негоже обойтись с ним этак жестоко, особенно теперь, когда он как будто бы спасся из передряг скорее безрассудной, нежели дурной жизни и остепенился.
Словом, Заландер встал с кресла, отыскал щетки для волос и для платья, которые его служащие хранили в углу, вымыл руки, навел красоту, насколько это позволительно в его годы, ведь как-никак ему предстоит сидеть за столом вместе с дамами. Затем позвонил в колокольчик, вызвал помощника, проживавшего здесь же в доме, и велел ему запереть контору, а также предупредить бухгалтера, что хозяин, вероятно, сегодня уже не вернется.
Добравшись до нужного дома, он поднялся аж на третий этаж, где и обнаружил на двери одной из квартир карточку с именем «Л. Вольвенд-Главиц». Если квартира в верхнем этаже говорила о скромности, то карточка возвещала, что ее владелец в конце концов присоединился к гильдии тех, кто вечно производит эксперименты над своим честным именем. Мартин покачал головой и, взявшись за звонок, напоследок опять помедлил. В сущности, вряд ли Вольвенд желает чего-то еще, кроме как слегка потешить свое тщеславие, коль скоро у него теперь есть на это время! — подумал он и дернул цепочку колокольчика.
Немного погодя один из мальчиков открыл, молча поклонился и впустил гостя. В распахнутую дверь другой комнаты был виден накрытый стол, возле которого стоял второй сынишка, пересчитывая миндальные орехи на тарелке. Оба мальчика были в сапожках, как их отец, и в длинных кафтанчиках желтоватого цвета, наподобие тех, что носят господские слуги, сходным же манером волосы у обоих были напомажены и плотно приклеены к вискам. При взгляде на этих детей невольно возникала мысль, что родители не умеют одеть их должным образом. Больше никто не появлялся, и Мартин, запамятовав имя мальчика, который ему открыл, спросил, как его зовут.
— Георг! — сказал мальчик, снова поклонившись. — А это Луи!
— Верно! А где же ваш папа?
— В той комнате! — отвечал Георг, кивнув на другую дверь.
Мартин постучал, послышалось «войдите».
— А-а, друг Заландер! — вскричал Вольвенд, который что-то писал за столиком у окна, а теперь встал и, протягивая руку, шагнул навстречу. — Добро пожаловать!
— Прошу прощения, я несколько опоздал, — сказал Заландер, — заработался в конторе, пока не пробило час!
— Ничего страшного! Как видишь, я тоже был занят; сам-то беден как Ир, но постоянно слежу за финансовыми делами жены, а в тамошних краях это не самая простая задача. У свояченицы моей есть собственный управляющий, однако ж и за ним нужен глаз да глаз, аккурат сейчас проверяю его последний отчет. Ну да ладно, давай-ка посмотрим, где наши дамы!
Он собрал лежавшие на столике бумаги и запер их в ящик комода.
— Ты посмотри на этот комод, как превосходно он окрашен! Натуральная ель, а с виду словно орех! У нас все сплошь взято напрокат, утварь, постели и прочее, покуда не решено, временно мы здесь или нет. И обед мы нынче заказали из ресторации, хоть и привезли с собой кухарку, но она покамест не освоилась со здешним кухонным обзаведением.
Отворилась дверь, вошла г-жа Александра Вольвенд-Главиц. Одетая в шуршащие шелка, ростом она почти не уступала мужу, но в глаза ему смотрела робко, будто опасалась сделать что-нибудь не так. Черты лица правильные, однако в целом лицо невыразительное, с более глубокими складками, чем пристало бы в ее, вероятно, без малого сорок лет.
— Вот видишь, — обратился к ней Вольвенд, — здесь мужчины не говорят «целую ручки, сударыня»! Здесь руку пожимают, и точка!
Заландер облегчил милой даме сей маневр, исполнив его согласно только что оглашенному предписанию, сиречь протянув ей руку.
— Добрый день, господин статский советник фон Заландер! — произнесла она несколько хрипловатым голосом. — Буду рада, если вы не откажете кушать с нами скромный обед!
При этом она, не в пример Мартину, отвесила поклон, как прежде ее сын Георг.
— Нет-нет! — рассмеялся Вольвенд. — Коли тебе не целуют руку, кланяться из-за этого вовсе незачем!
Она густо покраснела, потому что муж, хоть и смеялся, бросил на нее колючий взгляд. Рассердился по поводу определенно заученной, но не вполне правильно воспроизведенной приветственной фразы. К счастью для перепуганной бедняжки, дверь снова отворилась, и вошла ее сводная сестра, которая тотчас приковала к себе взгляд Заландера. Поистине прекрасное зрелище — такая же статная, как и сестра, она была лет на двадцать моложе и в белом своем платье выглядела безупречно. Платье было простого покроя, без всяких рюшей, главное его украшение составлял белый же кружевной воротник-пелерина, под которым чуть просвечивали прекрасные плечи и руки и который лежал на них красивыми складками. Изысканный блеск придавала всему облику девушки мягкая застенчивость, просветлявшая скромное ее существо точно лунный свет. Здороваясь с Заландером, она слегка улыбнулась, скорее, пожалуй, просто набрала в грудь воздуху, а не улыбнулась ему или кому-то другому, и он невольно поклонился, невзирая на свои демократические принципы, и даже вынул руки из-за спины.