Однако если вспомнить сетования на скверные времена и постоянно растущую в народе нужду, то и соотечественник толком не понимал, откуда все они брали деньги на мотовство. Толпы католических паломников, шагавшие средь светских любителей увеселений, могли, впрочем, просветить его, что прежде народ еще больше гулял-пировал, причем аккурат в бедственные времена.
Обычно Мартин Заландер исправно вносил свою лепту в означенную празднично — походную радость повсюду, где можно было привнести некую патриотическую, народно — воспитательную и прогрессивную идею; затем растущий поток начал его озадачивать, и он призвал к умеренности. Теперь, когда в стране шумело излишество, настрой его вновь переменился. Он не желал держать сторону ворчливой старости и, подзадоренный влюбленной потребностью в юности, сам отправился в гущу толп и мелькал тут и там за реющими флагами, с праздничным значком в петлице, с шелковой повязкой на рукаве или хоть с альпийской розою на шляпе. Таким манером он полагал в новой своей юности насладиться цветением отчизны и за праздничными столами мысленно отводил дарительнице юности почетное место подле себя, не в ущерб ежедневному вздоху, с каким отходил ко сну.
«Сколь же верна крылатая фраза, — сказал он однажды самому себе, — по крайней мере верна для идеальной любви: l'amour est le vrai recommenceur![17] Даже старушка-республика у меня снова скачет козленком!»
Вечернее солнце, аккурат заглянувшее в праздничную залу, отразилось в золоченой внутренности большого почетного кубка, который стоял перед ним, только что наполненный красным вином, и блеск золота неописуемым волшебством осиял прозрачную пурпурную влагу.
Мартин вперил свой взор в искристое красочное зрелище, которое, внезапно явившись с ясного неба, словно запечатало его помыслы пламенным сургучом. Красноватый отблеск из кубка пробежал даже по его восхищенному лицу, что заметила сидевшая напротив милая дама и сказала ему об этом, попросив не шевелиться, потому что это очень его красит. Польщенный, он на секунду-другую замер, покуда отблеск не заиграл на лице, как и вино в бокале. Ведь по длинному узкому столу пробежало легкое сотрясение, и содержимое бокала тоже встрепенулось.
Сотрясение возникло оттого, что двое полицейских в цивильном платье неожиданно предложили одному из участников застолья встать и пройти с ними, а тот отказался, и шаткий стол получил толчок, когда полицейские, взявши мужчину под руки, принудили его встать. Он побледнел и покорно последовал за ними, потупив взор и украдкою снимая с черного костюма всяческие отличия — розетки, банты и серебряные либо позолоченные эмблемы, одну за другой. Ведь он украсил себя не только общим значком нынешнего праздника, но, поскольку завел сегодня не одно доброе знакомство, еще и полученными взамен особыми эмблемами разных союзов.
Лишь немногие обратили внимание на сей инцидент, в том числе Заландер, так как человеку с полицейским сопровождением пришлось пройти мимо него, и он ужаснулся, увидев, как несчастный снимает знаки радости и пытается незаметно спрятать их в карман. Мартину это показалось не менее ужасным, чем когда у старшего офицера перед полковым строем отбирают шпагу и знаки отличия.
Только когда задержанного увели, за столами распространился слух о причине ареста. Хорошо известный и популярный участник празднеств, человек этот пользовался большим доверием как управляющий одного из успешных предприятий; куда бы ни пришел, он всегда был весел и радостен, лишь иногда, в последнее время, маскировал нечаянный вздох, напевая песню или барабаня пальцами по столу, а не то с громким стуком отставляя стакан, скрывал рассеянные мысли. Вот такими наблюдениями обменивался теперь народ, услышав, что в его отсутствие на предприятии обнаружили множество растрат, в коих он был замешан, и одновременно установили, что через эмиграционных агентов он наводил справки насчет пароходного сообщения. По легкомыслию он не удержался и перед бегством зашел на праздник, чтобы напоследок было что вспомнить, ведь порядочный бюргер даже и неприятное всегда старается воплотить в достойном стишке для памятного альбома.
В расстроенных чувствах Заландер покинул праздник и воротился прямиком в Мюнстербург. Разделив с женою ужин, он взял в руки газету, и первым, что он прочитал, оказалось сообщение о выявленных растратах некоего чиновника на востоке Швейцарии; та же газета в конце, среди последних новостей, коротко написала о бегстве некоего кассира на западе страны.
— Что за несчастный день! — качая головой, воскликнул Мартин и рассказал, чему был свидетелем на празднике. — Пусть это противоречит духу Конфедерации, но я рад, что столь печальные события случились не в нашем кантоне!
— Ты читай дальше, — заметила Мария, — на вкладном листе найдется еще кое-что примечательное!
И, правда, Мартин прочитал, что протоколист по фамилии Шиммель арестован сегодня в Мюнстербурге по подозрению в злоупотреблениях и мздоимстве.
— Ей-Богу, положение становится угрожающим! — сказал Заландер, отшвыривая газету. — Ведь за этого-то я замолвил словечко, помог ему получить должность. Правда, пожалел, потому что он сразу же повел себя хвастливо и нагло и всюду бахвалился своим патриотизмом; однако бесчестным я его все-таки не считал. Сейчас вот мне вспоминается, что я слыхал, как бросается в глаза, что он всегда обедает по ресторациям, за табльдотом, а не дома с женой и детьми, там ему-де слишком плохо! Вот и получил, прохвост!
После этого резкого шквала до конца недели обошлось без столь досадных событий; молодой парень, сбежавший с семьюстами франками и мелькнувший в субботу на страницах вечерних газет, не привлек внимания. Тем сильнее грянула буря в следующий же понедельник, когда из-за нечестности и злоупотреблений руководства пошатнулись сразу несколько денежных учреждений, увлекая за собой множество других фирм. Если здесь причина была в слепой алчности богачей, которые сделали свое изобилие игрушкою в мнимо удачливых руках таких вот нравственных остолопов, то во вторник лопнул консорциум «мертвых душ», организаторы коего, неимущие конторские ученики, регулярно вели биржевую игру на деньги из кассы своих начальников. В среду гром грянул над старым управляющим публичной кассою, который ежегодно подсовывал инспекторам для подсчета одно и то же — множество распиленных на кругляшки черенков от метел, запакованных как столбики монет. В четверг полетел некий господин, которому группа держателей акций доверила управлять своими ценными бумагами и который раз в неделю клал на свой канцелярский стол небольшую папку и прижимал ее кулаком, со словами: «Господа, здесь моя честь и любое желаемое подтверждение!» Акционеры, точно утки-подранки, полетели за ним следом, потому что ни один ни разу не рискнул вытащить папочку из-под кулака или хотя бы сказать «позвольте-ка!», ведь они были суеверны, а он высовывал из кулака два широко растопыренных пальца, едва лишь кто-нибудь пытался открыть рот, — думали, он умеет колдовать. Когда же он бесследно исчез, папочка осталась на столе, а лежал в ней всего-навсего листок с длинной колонкою цифр, которые поочередно были зачеркнуты — черными, синими, красными чернилами, карандашом и серебряным штифтом, в зависимости от часа дня и места пропажи. В пятницу настал черед общинного фактотума, который выручку за превосходный лиственичный лес потратил на лотереи всех кантонов, за исключением небольшой суммы, каковую пропил. В субботу утопился опекун семи богатых сирот, теперь совершенно нищих. В воскресенье все снова затихло.
Но в понедельник свистопляска возобновилась, и так продолжалось много недель кряду, служанки на улицах, ходившие за газетами и читавшие их, и мужчины за утренним бокальчиком вина то и знай восклицали: «Еще один! Еще один!»
Вызванные проснувшимся и растущим недоверием расследования множились и вывели на чистую воду поистине целую небольшую армию средних и мелких чиновников, которые не умели держать доверенное им добро в сохранности, не запуская туда лапу. Дурное поветрие охватило всю страну, невзирая на вероисповедания и языковые границы. Только разве что в горах, где нравы оставались проще, а наличные деньги и иные ценности не имели широкого распространения, об этом слыхали мало.