Тут птица заметила в открытом окне второго этажа башни замка две фигуры – мужчину и женщину. Интересно, что они там делают, эти не умеющие ни летать, ни понимать возвышенную музыку трелей создания? О чем говорят? Быть может, они расскажут что-нибудь интересное? Повинуясь чутью и тонкому слуху, птица устремилась к распахнутым витражным ставням. А там, в едва освещенной и заставленной массивными комодами комнатушке, и в самом деле происходил весьма интригующий разговор.
Широкоплечий мужчина в свободной белой рубахе с закатанными до локтей кружевными рукавами сидел на краю кровати, которая занимала почти третью часть свободного места; синий камзол с отделкой серебром на воротнике и манжетах лежал у него на коленях. У мужчины было открытое честное лицо, сейчас, правда, перекошенное от боли. Длинные волосы сходились в хвост, перехваченный синим ремешком. Лицо мужчины то и дело кривилось, а губы сжимались – было видно, что он страдает.
Большие и глубокие женские глаза были полны ласки и заботы. Леди лет примерно тридцати, красивая, но очень печальная, склонилась над раненым, поставив перед собой табурет, на котором были тесно расставлены различные флаконы, зелья из трав и лекарственные смеси. Ее сиреневое платье полностью отвечало столь редкой в провинции столичной моде: длинный подол, высокий поясок, широкие рукава с кружевными манжетами. Все это дополняла убранная наверх высокая прическа с жемчужной сеточкой.
– Я знала, что все это добром не кончится. Вспомните мои предчувствия, Сегренальд, они не обманывали!
Теплые женские руки осторожно коснулись обожженных кистей маркиза, втирая в них лечебную мазь. Но даже такое аккуратное действие отозвалось резкой болью – вспухшая волдырями кожа пылала, словно ее только что сунули в раскаленное масло. Но помимо боли душу жгло жестокое унижение – родственник безжалостно расправился с ним в присутствии чужака.
– Только не говорите ничего Луизе, умоляю. – Казалось, мысль о том, что молодая жена, носящая под сердцем его ребенка, узнает о случившемся, заботила Сегренальда гораздо сильнее, чем ожоги. – Ей сейчас совсем нельзя волноваться…
– Эх, Нальди, Нальди, ну что же вы так неосторожно? Ведь можно было как-то и поберечь себя, поостеречься. Но вы неисправимы и всегда за все желаете отвечать сами, на свою беду!
– С ним невозможно быть осторожным, Софи. Это все равно что сидеть на сундуке, полном алхимических зелий, – никогда не знаешь, что произойдет в следующую секунду, но при этом одно ты усвоил прекрасно: ничего хорошего тебя точно не ждет…
Леди Софи, прекрасный облик которой несколько портили ранние, не по годам, прорезавшие лицо морщины, старый кривой шрам на левой скуле да несколько свежих царапин на щеках, лишь тяжело вздохнула – без сомнения, кузина барона сама чувствовала то же самое: за долгие годы, проведенные в замке Бренхолл, она так и не сумела свыкнуться с жестоким и циничным нравом своего кузена. Пока был жив старший из братьев Бремеров, Джон, всегда оставалась надежда, что в последний момент глава семьи вступится за своих родственников, случалось даже, что он так и делал, одергивая не в меру распалившегося Олафа, гораздо реже – Танкреда. Но теперь, со смертью старого барона, вся семья оказалась во власти у Огненного Змея, который придерживался своего собственного, зачастую весьма бессердечного понимания фамильной верности и родственной любви.
– Здесь вы ошибаетесь, друг мой. – Леди отставила в сторону флакон с мазью и взялась за распаренную над миской с горячей водой полосу белой ткани. – Потерпите, сейчас будет больно…
Сегренальд сжал зубы, чтобы не закричать, когда она стала медленно оборачивать его руки повязками.
– Насколько я знаю Танкреда, – продолжала Софи, – он всегда очень последователен в своих мерзостях. Для того, кто не ведает о том, что движет Змеем, его действия, наверное, могут показаться спонтанными, но поверьте – все это напускное. Каждый его шаг, любой ненароком брошенный взгляд, каждая вспышка якобы гнева – лишь часть очередного злодейского плана, который он претворяет в жизнь.
– Вы рисуете его этаким всезнающим и наделенным безграничной мудростью демоном. – Маркиз усмехнулся невеселой улыбкой – порой он и сам считал точно так же, чего скрывать. – Но он все-таки человек и, как и любой человек, способен разгневаться, сказать лишнее, ошибиться. Он не всесилен, Софи! Он всего лишь… Ааааа!
Кузина барона закончила обматывать бинты вокруг его обожженных кистей и крепко затянула узлы на ткани: