Покончив с уборкой, взяла под кроватью башмаки Доминича и унесла; из прихожей долго слышалось, как она чистит их. «Башмак должен блестеть, как крест на колокольне».
Так под шуршание щетки Доминич и заснул. Шаролта вернулась, поставила ботинки на коврик возле кровати. С нежностью посмотрела, как они стоят, бессмысленно разинув зияющие пасти. Хотя Шаролта ступала неслышно, но юбка ее шелестела, и доски пола скрипели под тяжестью ее грузного тела. «Не может потише ходить?» — тупо пронеслось в голове у дремавшего хозяина дома, и то же чувство мгновенно отразилось на его «мужественном» лице. (Так говорила Шаролта о лице мужа: «некрасивое, но мужественное»). Доминич начал разглядывать из-под полуприспущенных ресниц стены комнаты. «Красить уже надо!» Жена на цыпочках устремилась к дверям: он видел только ее блузку и руку, на которой висели его брюки и пиджак. Шаролта собиралась их почистить. Подтяжки, свисавшие до самого пола, колыхались в такт с юбкой Шаролты. Но вот и юбка и подтяжки скрылись за затворившейся дверью, и Доминич, погрузившись в сон, очутился в Союзе маляров. Он беседовал с секретарем союза Балашем, поддакивал ему, хотя обычно взгляды у них расходились. Но он поддакивал, поддакивал, чтобы перейти, наконец, к делу; заговорить о том, что надо покрасить квартиру. Лежа на спине, Доминич улыбался в полудреме — казалось, рот его вот-вот расползется до ушей.
Из своей комнаты он перенесся в другую и в другую постель.
«Нынче вечером… Целую неделю не был…» Он стиснул зубы. Кровь прилила к голове. Стало жарко. «Что бы такое подарить ей… Торт, что ли?.. Большой? Маленький?..»
Он проснулся, потому что жена «взбесилась»: ходила по комнате, будто на плацу маршировала. И «детишек» всех внесла. Комната наполнилась голосами и звуками. Лаура кричала: «Господин депутат!»; Петике катал по полу металлический шарик, нещадно шлепая его лапкой, и прыгал за ним, мягко плюхаясь на пол; Йошка и Юци, словно сдельно подрядились, не переставая грызли деревяшку; канарейка Мандика посвистывала, потом, умолкнув, хлопала крыльями, а Цезарь, услышав какой-то подозрительный шорох, залаял басом. Шаролта, точно ей ноги судорогой свело, ходила взад и вперед, грузно шлепая всей ступней о половицы, которые обиженно поскрипывали в ответ, с трудом выдерживая тяжесть ее дородного тела.
«Что такое? Что случилось?» — спросонья у Доминича кожа сбежалась на лбу.
— Который час? — крикнул он жене, как начальник на не вовремя вошедшего солдата.
Шаролта не ответила. «Некрасивый, но мужественный» Доминич хотел было уже разразиться бранью, но, увидев костюм, небрежно брошенный на стул, оторопел. «Забыл в кармане!» — заколотилось у него в висках. «Нашла!» И глаза его широко раскрылись. Доминич на всякий случай провел сперва «контрольное испытание».
— Ты что шумишь? — завопил он, желая установить, какое это произведет впечатление.
Но ответа не поступило. И ему стало ясно все. Кожа задвигалась у него на лбу. Он взвешивал создавшееся положение и старался прогнать от себя если не сознание вины, то свою мгновенную растерянность. Он вылез из постели и, ворча про себя, как человек, обиженный до глубины души, стал одеваться. «Можно подумать, что такое впервые случается на свете?!»
Шаролта молчала. Не двигалась. Пристально смотрела на мужа. Ей снова бросились в глаза начищенные башмаки, но сейчас они казались отвратительными. Взгляд этот смутил Доминича. Однако мгновенье спустя с трудом сдерживаемая ярость вырвалась у него на волю: он стукнул костлявой рукой пробегавшего мимо кота и прикрикнул на собаку: «Марш под кровать!» Потом вышел на кухню умыться, сам разыскал бритвенные принадлежности и начал бриться, следя в зеркало за женой, которая стояла, прислонившись к стене. Шаролта устроилась у него за спиной и, казалось, подстерегала каждое его движение. Это было неприятно. Доминичу почудилось, будто его беззащитная спина стала вдвое шире. Кончив бриться и одевшись, он сам, один — о чудо из чудес! — нашел и наусники, и галстук, и запонки и спросил как ни в чем не бывало:
— Пообедаем?
Ответа не последовало. Он глянул в окно и, словно желая свалить все на скверную, слякотную погоду, заговорил:
— И дождь отвратный, и ветер дует… А после обеда еще и к Пюнкешти идти. Какое-то сборище у них. — Доминич сперва говорил медленно, потом все быстрее и быстрее, точно постепенно набираясь храбрости. Он смотрел на залитую дождем улицу и только искоса поглядывал на жену. — Пригласили-то Шниттера… А он меня посылает… Будто у меня в календаре больше воскресений, чем у него. Я с удовольствием остался бы дома с тобой, — торопливо продолжал он, — а вечером пошел бы в «Зеленую кошку» в кегли сыграть… Если и нынче сшибу девять штук, премию получу… тебе принесу… Что ты сказала?