Иностранные слова казались мальчику какой-то колдовской речью.
— Господин директор, — взмолился он, — возьмите меня! Я днем и ночью буду заниматься.
— Это хорошо… очень хорошо, — ответил директор, — но пока у нас достаточно дреккерлов. И не реви… а приходи через три недели. Эта музыка всегда кому-нибудь надоедает. — Директор засмеялся. — А других отцы отсюда за ноги выволакивают… Мне, парень, все равно… Я никогда не уговариваю…
— Господин директор, — снова, как вздох, вырвалось у Пишты, — мне никогда не надоест.
— У меня, — строго сказал директор, — каждый ученик-гимнаст должен год даром убирать помещение. Понял ты, дреккерл?!
— Понял, — радостно пролепетал Пишта, решив, что он уже принят в ученики-гимнасты и потому, верно, директор называет его дреккерлом. Так, должно быть, именуют учеников-гимнастов.
— Дреккерл, — прошептал мальчик, радостно улыбаясь.
— А потом, когда пройдет год, еще год будешь грязь возить, — бросил Рыжий тем безразличным, равнодушным тоном, каким вызывал обычно у публики громовой хохот. — Пока не надоест…
Директор дотронулся концом трости до плеча мальчика, точно посвящая его в некое рыцарское братство дреккерлов.
— Каждый третий вечер, кроме воскресенья, будешь бесплатно смотреть представления. А раз в неделю получишь билет в мой цирк für deine Familie[10]. Можешь идти!
— Спасибо, — пробормотал Пишта. Слезы у него уже высохли, голубовато-серые глаза сверкали. — Большое спасибо! — И, дважды поклонившись, он направился к дверям.
— Упражняйся! Учись делать стойку! — крикнул ему вслед Рыжий.
— Слушаюсь! — послышался уже из коридора радостный ответ мальчика.
И Пишта кинулся бежать, не зная, куда деваться от счастья.
— Я дреккерл! — крикнул он и стремглав понесся дальше.
…Вечером он спросил у матери, что такое «дреккерл». Мать не знала. Утром спросил отца. Г-н Фицек случайно был в добром расположении и охотно ответил:
— Что такое «керл», не знаю. А «дрек», сынок, значит — «дерьмо»! К нам ходит в кафе один мастер немец. Тот, коли с вечеру напьется, так на следующее утро, что ты ему ни подавай, все будет говорить одно «Дрек!.. Дрек!.. Дрек!..» И ни к чему не притронется. Уставится в одну точку и твердит: «Дрек!.. Дрек!..» А тебе это почему понадобилось? Никак к императору Вильгельму в гости собрался?
Пишта пробормотал, похолодев:
— Не-ет! Просто так!
Он вышел на кухню и сквозь густой переплет окна уставился во двор. Размышлял. Ему-то ведь сказали не «дрек», а «дреккерл». Это, наверно, что-нибудь другое значит. Ведь вот, скажем, говорят же «золотарь», а золото — совсем другое. И он успокоился.
…Долго тянулись три недели. Пишта упражнялся и при каждом удобном случае делал стойку.
— Этот идиот сошел с ума! — воскликнул г-н Фицек, увидев однажды на кухне сына, стоявшего на руках.
Пишта вскочил на ноги, смущенно и загадочно улыбнулся, но г-н Фицек махнул рукой.
— К сентябрю отдам тебя в учение… А до тех пор… что хочешь делай, хоть на голове ходи! Да, кабы не забыть: во вторник утром пойдешь к сицилисту Селеши. Поможешь им. За кока у них будешь!
— За кого? — пролепетал мальчик, подозревая, что ему грозит какое-то унижение.
— За кока! — прокудахтал г-н Фицек и тут же, сорвав с гвоздя полотенце, соорудил на голове у Пишты тюрбан. — Видишь, что это такое? Поглядись в зеркало. Кок!
Остальные ребята, столпившиеся на кухне, смеясь, показывали пальцами на тюрбан и кричали:
— Кок! Кок!
У Пишты задрожали губы.
— Что такое «кок»? — спросил он.
— А тебе не все равно? — ответил г-н Фицек. — У-у, недоносок!
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой автор превозносит достоинства одной необычайно симпатичной физиономии и к тому же безвозмездно знакомит читателя с вернейшими средствами от сглаза
Иштван Доминич задумчиво остановился перед зеркалом, висевшим в простенке между окнами, намереваясь, как всегда, провести перед Шаролтой генеральную репетицию своего вечернего выступления.
— Прошу дать мне бритвенные принадлежности, — обратился он к жене таким тоном, будто сидел уже в зале заседания на председательском месте.
Жена молча вышла и принесла из кухни мыло, кисточку, бритву и чашку горячей воды.
— Даже слепому ясно, что этот Пюнкешти метит на мое место, — пробурчал Доминич. — Тихоней прикидывается, мямлей, а сам тем временем разные принципы выдумывает, чтобы популярность себе завоевать, и осенью, когда состоятся перевыборы в союзе… Да и не такой уж он мямля… Я знаю одного парня, который видел, что вытворял этот Пюнкешти в кровавый четверг…[11] Счастье его, что тот молчит. Скажи он хоть словечко, и пропал Пюнкешти ни за грош, полиция свернет ему башку… Словом, сегодня на этом всевенгерском собрании мне надо блеснуть… Это и на наших металлистов подействует… Одна беда, — Доминич обмакнул кисточку в горячую воду, — что нынче вечером явится пропасть недовольных элементов. Со всей страны соберутся делегаты. После обеда мы будем дежурить на вокзале… И группами провожать их в зал. Прощупаем каждого, узнаем, кто чем дышит… Шниттер предупредил: «Товарищ Доминич! Говорить можно только про обиды, связанные с избирательными списками!» — Доминич уже намыливал лицо. — С того времени, как послан ультиматум, правительство нервничает, — объяснил он жене. — Нам, Шаролта, надо вести себя осторожно и не допускать болтовни о войне. «Вы, Доминич, как рабочий, отвечаете вдвойне», — сказал мне Шниттер. Поняла, Шаролта? Вдвойне!
11
23 мая 1912 года в Будапеште состоялась мощная демонстрация за введение всеобщего избирательного права. Произошло столкновение с полицией: было убито семь участников демонстрации и многие ранены.