— Ты права… хотя рабочий хор мне жалко покидать… как-никак… искусство…
— Искусство, — повторила Шаролта, любуясь мужем. — Пиштука, — спросила она, сложив руки, — что ты купишь мне на свою первую?..
Доминич так раздраженно, почти грубо, оттолкнул от себя жену, что уронил свои любимые красные запонки. Он попытался было схватить их в воздухе, но не успел. Тогда будущий депутат социал-демократической партии бросил только: «Ну!» — и жена тут же, опустившись на четвереньки, начала разыскивать укатившиеся запонки. Доминич даже глядеть не стал. Это не его дело! Жена с трудом поднялась и, потупившись, протянула запонки.
— Пожалуйста, Пиштука!
Доминич выхватил их из рук жены.
— Бери пример с Игнаца Селеши… Он сколотил себе состояние и вложил его в кафе… Пусть хоть тайным компаньоном, но вошел, однако, в дело. Ведь никто не скажет ему: «Стань в витрине и ори во всю глотку: «Товарищи! Я владелец кафе!» Рабочие этого все равно не поймут, у них для этого еще развития не хватает.
Он внезапно замолк, сердито вдел запонки в манжеты, потом вдруг заговорил отрывисто и зло:
— Вперед загадываем, еще сглазим свое счастье!
Несколько мгновений стояла мрачная, полная смятения тишина. Доминич и его жена трижды постучали по столу снизу вверх средним пальцем. Говорят, это средство очень помогает от сглазу, если только его вовремя применять. В наступившей тишине слышно было только, как хлопает крыльями канарейка, перелетая с жердочки на жердочку, да кот ударяет хвостом об пол.
— Ты думаешь, простое дело быть депутатом? — спросил Доминич жену. — В обществе, в котором мы живем, постоянно приходится бояться, что твой корабль даст течь. Эти Пюнкешти, Новаки… и другие негодяи! Но черт бы их побрал, — крикнул он, колотя себя в грудь, — мой корабль им не потопить!
Он надел легкий люстриновый пиджак и повернулся к зеркалу, чтобы последний раз пригладить волосы. Из зеркала на него глянул Доминич. А он, соблюдая теперь все предосторожности, только про себя сказал своему изображению: «Здравствуйте, ваше превосходительство». И минуту они в упор смотрели друг на друга.
— Шаролта, посмотри-ка на электрические часы, там, на углу, узнай, который час, — попросил он подобревшим голосом.
Жена перегнулась через подоконник. Глаза Доминича сузились, как у кота, и, прежде чем Шаролта успела разогнуться и ответить ему, он рванул ее к себе. Бедный песик единым махом был сброшен с дивана.
Доминич вскочил и вскрикнул:
— Да я же опоздаю! Хоть бы ты была поумней!
Он привел себя в порядок: «Всему свое время!», и дверь с грохотом захлопнулась за ним.
Шаролта полежала еще некоторое время. «А может быть, а может быть, сейчас!..» Она улыбнулась. Потом встала, потянулась и, подойдя к клетке попугая, тихо загугукала: «Господин де-пу-тат!» Но вдруг испугалась чего-то, смущенно замолкла, лицо у нее стало такое, словно она поймала себя на месте преступления. Веки у попугая то подымались, то опускались, он подергивал пестрой головкой, поворачивая ее на перистой шейке. Попугай наблюдал за Шаролтой, которая устроилась вновь на диване возле Цезаря и рассеянно теребила пальцами волосатое мягкое собачье ухо. Ей вспомнился сон, про который еще утром в постели рассказывал муж. «Я был пчелой, — сказал Доминич, — жужжа, взмахивал крылышками и все-таки стоял на одном месте. Ко мне неслась целая туча цветочных чашечек, и я подряд высасывал из каждой мед…»
— Странный сон, — пробормотала Шаролта. — К чему бы он?
В распахнутное окно хлынули лучи солнца, осветили клетку попугая и красно-желтое оперенье птицы внезапно вспыхнуло огнем.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой Вайда и Селеши нажираются допьяна, а затем выясняется, какую блестящую победу одержал в Венгрии марксизм еще перед первой мировой войной
В первое время Вайда являлся к Селеши только для того, чтобы договориться по каким-нибудь коммерческим вопросам.
Деловые связи между ними все крепли. Селеши «устраивал» Вайде, Вайда «устраивал» Селеши — словом, как это деликатно называлось, «они оказывали друг другу услуги».
Вайде полюбилось уютное, хорошо обставленное помещение «штаба Селеши» в самом центре города. И он стал заходить туда уже не только по делам, но и запросто поболтать от нечего делать. Поначалу раз-два в неделю, потом чуть не каждый день. Селеши уже привык, что Вайда всегда является часам к четырем, и, когда он не приходил, чувствовал, как ему чего-то недостает, и начинал беспокоиться. Он вызывал звонком машинистку: «Вайды не было?», и на другой день спрашивал: «Что с вами стряслось вчера? Почему не пришли?» — «Я был у врача», — угрюмо отвечал Вайда. В последнее время он частенько приходил мрачный и оживлялся только за разговором.