из которой читатель узнает, как много приходится шагать ради социализма
В субботу 25 июля 1914 года, в пять часов утра, полицмейстер алфельдского[17] города К. созвал по тревоге своих подчиненных в старинное здание полицейской управы.
За восточной окраиной города, над полями, над скошенными кое-где нивами медленно поднималось безжалостное летнее солнце. Предрассветные ветерки оцепенели, воздух замер, лучи разъяренного солнца добрались до облупившихся крыш домов, которые едва успели прийти в себя после вчерашнего зноя. Тускло-серые стекла, истомленные, глядели на небо из пересохших оконных рам. Нигде ни облачка! Зной, безысходный зной.
Пришли полицейские. Некоторые даже не успели умыться впопыхах. От жары зудели головы под киверами, тела покрылись испариной; и когда они в своих наглухо застегнутых мундирах выстроились под сводами прохладного коридора управы, потянуло острым запахом пота.
Из двадцати блюстителей общественной безопасности явилось семнадцать. Одного полицмейстер еще накануне вечером отправил в Будапешт, вручив ему толстый конверт с лиловой печатью, в котором на пяти страницах были изложены «настроения» жителей города после ультиматума. «Полицейский Андраш Киш Баги! Берегите конверт как зеницу ока! — наставлял полицмейстер. — В случае чего применяйте оружие».
Второго полицейского положили в больницу. Накануне, стоя на посту у избирательного участка, он пригрозил саблей рабочим, которые возмущались, что им приходится торчать здесь с утра, — и за это получил по лбу кирпичом.
Третьего полицейского так и не доискались. «Наверно, шляется где-то, бессукий кобель!» — так окрестил его в гневе сержант.
В сумрачном прохладном коридоре полицейской управы раздавался стук подкованных сапог.
— Что случилось-то? — глухо спросил сержант и, не дожидаясь ответа, подошел к дверям кабинета полицмейстера подслушать, что там творится.
— Уж не король ли помер, — тихо высказал догадку один из полицейских, — с горя по Фердинанду?
— Помер так помер! — рявкнул на него сержант, обернувшись. — Покуда высшие инстанции не скажут — не твое дело!
В конце длинного коридора за высокой дверью сидел полицмейстер в своем кабинете. В окно, выходившее на восток, ворвался сноп утренних лучей июльского солнца, раскаленные пылинки заплясали в нем и поплыли прямо к высоким часам с маятником, которые стояли возле самых дверей. Маятник тихо раскачивался за стеклом, а большая стрелка, нервно вздрагивая каждую секунду, приближалась к римской цифре XII. Вдруг за стеклом что-то щелкнуло, часы, казалось, глубоко вздохнули, гулко пробили пять раз — гораздо более величественно, чем можно было ожидать после нервных подергиваний большой стрелки. Полицмейстер, не спавший всю ночь, встал из-за стола и, насупив брови, с отвращением глянул на ворвавшийся в комнату сноп лучей.
…Два дня назад он получил из министерства внутренних дел приказ дежурить по ночам и лично ждать возможных распоряжений по телефону. Вчера телефон молчал всю ночь. Сегодня тоже молчит, хотя уже четвертый час. Полицмейстер тупо глядел на немой аппарат и думал: «Раз уж спать не даешь, так поговори хотя бы! Как долго тянется эта ночь!.. Война, что ли, будет?.. Или наверху кто-то больно усердствует?..» Наконец в три часа сорок минут задребезжал телефонный звонок. «Алло! — Полицмейстер вскочил и снял трубку. — Алло!» — он поклонился аппарату.
Не назвав ни имени своего, ни звания, что полицмейстеру показалось оскорбительным, в Будапеште кто-то произнес равнодушно: «Это министерство внутренних дел. Капитан Халин?» — «Так точно!» — «Желаете что-нибудь доложить?» — «Я?» — удивленно спросил капитан, но ответа на вопрос не последовало, и тот же голос произнес: «Ночное дежурство окончено… Можете идти домой…» — «А завтра?» — «И завтра можете не приходить… Все остается по-прежнему… — Говоривший сделал паузу, потом сонно добавил: — Но уж раз соединили нас, так вы, господин капитан, будьте любезны, проверните одно дельце». — «К вашим услугам!» — «Социал-демократы созвали на сегодняшний вечер какой-то митинг протеста в связи с избирательными списками. Значения это не имеет ровно никакого, но уж так, шутки ради, задержите делегатов вашего города». — «Слушаюсь, — капитан щелкнул каблуками. — А какие меры дозволено будет принять?» На другом конце провода зевнули: «Любые…» Полицмейстер смутился. Ему хотелось спросить, с кем он имеет честь разговаривать, но не знал, как титуловать хозяина голоса, и, когда решился, наконец, назвать его на всякий случай «вашим превосходительством», в аппарате что-то щелкнуло. В Пеште, видно, положили трубку, и капитан не получил ответа. Он подождал немного: не заговорят ли снова, потряс трубку, подул в нее, но телефон оскорбительно молчал. Капитан некоторое время с досадой смотрел на него, потом повесил трубку на крючок. Вызвал звонком дежурного полицейского, послал его за сержантом и назначил тревогу на пять часов утра.