Доминич улыбался и чуть не ткнулся протянутыми руками в Пюнкешти, который, наконец, медленно подал руку, не отвечая и не улыбаясь в ответ на похвалу. Остальных Доминич приветствовал проще: «Откуда прибыли?», «Когда приехали?» и так далее.
Дождь совсем перестал. Все тронулись в путь. На улице еще шумела вода и пенистой рекой мчалась по мостовой. Над чугунными решетками канализационной сети возникали бурлящие воронки, но трубы не могли принять в себя весь этот поток, и вода, растекаясь полукругами, шумно ломилась дальше.
Доро́гой Лайош Рошта старался держаться поближе к Доминичу. Рошта был упрямый человек, нелегко отказывался от своих намерений и, уж если решил выведать что-нибудь, не сдавался.
— Товарищ Доминич! А нынче вечером будет разговор про эту холеру?
— Про какую холеру? — На лбу у Доминича собрались складки.
— Да про войну… Про то, как вести себя… Вернее, про то, что нам делать надо… Ведь не знаем мы…
Доминич угрюмо покосился на сапоги Рошты, на его полотняную рубаху без галстука и спросил:
— А вы откуда приехали, товарищ?
— Из Надудвара, из села Надудвар. Я ж говорил вам, я делегат от тамошней организации землекопов…
После слов «организация землекопов» и «Надудвар» на лице у Доминича появилась презрительная улыбка. Пюнкешти заметил ее. Молча бросил взгляд на долговязого Доминича. Он шел тоже рядом с ним, только по другую сторону.
— На Оружейном заводе тоже не знают.
Доминич проглотил улыбку.
— Я… Гм… я… Гм… Я считаю, уважаемые товарищи… — сразу входя в ораторский раж, задекламировал Доминич, да так громко, что какой-то прохожий, шедший шагах в тридцати, обернулся, подумав, что его окликнули. — Я считаю, что сегодня вечером наша единственная и безотлагательная задача — обсудить вопросы, связанные с избирательным списком. Это ключ ко всем вопросам. Если я не ошибаюсь, — добавил он с досадой, — и вы, товарищ, тоже ради этого приехали в Будапешт…
— Ключ-то ключ, — пробормотал Рошта, — а все ж нелишне было бы узнать и про то, что в сундуке таится.
Он глянул на Пюнкешти. Пюнкешти кивнул ему. А Доминич бесился. «Сундук! Дальше сундука так и не пошел. Мужик!» — заключил он с презрением.
Пришли на проспект Арены. Костин и Апостол долго разглядывали высокую статую, стоявшую у Дома строителей. Голый мужчина обеими руками держал перед чреслами большой камень. Костин и Апостол обошли статую кругом, оглядели ее и покачали головами. Хотели спросить что-то у товарищей, но потом передумали и вместе со всеми вошли в дом, еще раз оглянувшись из дверей на голого каменщика.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой из-за двух крайцаров вспыхивает национальная рознь; Йошка Франк превращает ее в классовую борьбу и не берет за это никакой награды
…Часа в четыре, когда поезд с Уштором и его спутниками подъезжал к Пешту, небо над городским парком мгновенно заволокло тучами. Поднялся вихрь. По дорожкам парка галопом неслись старые трамвайные билеты и клочья газет. Небо громыхнуло, дождь полил как из ведра; разразилась страшная гроза. Пруд пошел пузырями. Деревья гнулись. Ветки стонали под грохочущим небом. «Ш-ш-ш», — шептали с ужасом листья, а прибрежные ивняки отшатывались назад при каждом порыве ветра.
Народ кинулся прочь из парка. Лиза заплакала. Все у нее намокло: и волосы, и платьице, и голенькие ручки и ножки. Банди и Бела дрожали. Они не смели сдвинуться с места — ждали Пишту. Да и куда им было идти? Некоторое время их защищали деревья, но потом вода полилась на них. Дождь потоками лился в глаза, в рот, за шею, на грудь. В небе загорались желтые молнии, будто кто-то чиркал по черному небосводу огромной фосфорной спичкой. Потом громыхнуло так, словно весь мир обрушился на них.
— Господи! — воскликнул маленький черноглазый Бела. — Что нам делать?
Лизу, чтобы она не мокла больше, посадили под скамейку, а Банди и Бела сели так, чтобы защитить девочку от ливня. Лиза плакала сперва, уцепившись под скамейкой за голые ноги Белы, потом замолкла.
— Где же Пишта? — спросил Бела шепотом.
И вдруг, когда ливень бушевал пуще всего, оглушительно гремели раскаты грома, а завеса дождя заслонила даже ближайшие деревья, откуда ни возьмись перед ними предстал Пишта, бледный и промокший насквозь. Он увидел, что на скамейке сидят только Банди и Бела.
— Где Лиза? — спросил Пишта.
— Под скамейкой.
Пишта нагнулся, заглянул под скамью. Девочка спала, склонившись на бочок и подложив ручонку под голову.