— Пошли, — сказал Пишта и осторожно вытянул из-под скамьи спящую девочку. — Здесь, под деревом, в нас того гляди молния ударит, что тогда дома скажут?
Ребята тронулись в путь, бледные, безмолвные. Из штанишек, как из водосточных труб, лилась вода. Пишта вздрагивал при каждом ударе грома, при каждом взблеске молнии. От страха он не вспоминал даже о том, что произошло в цирке.
Когда он подошел к цирку, солнце еще сияло. Пишта долго ждал директора во дворе, и он появился как раз в то мгновенье, когда небо вдруг потемнело, поднялся вихрь и упали первые тяжелые капли дождя. Директор, видно, не узнал мальчика, торопливо прошел мимо, хотя Пишта поздоровался и даже побежал за ним. Но директор не желал разговаривать: «Weck!»[22] — крикнул он. Директор злился. «Эта гроза опять сорвет вечернее представление!» — пробурчал он по-немецки и помчался на неосвещенный манеж, где сидели молчаливые и грустные артисты. Директор, точно тигр в клетке, зашагал взад и вперед по арене, Пишта семенил за ним — наверное, это было очень смешно со стороны.
На дворе шумела гроза, гул ее доносился и в цирк. Пишта вспомнил о братьях и сестренке, сидевших на скамейке, и страшное волнение придало ему, наконец, решимость. Он встал перед директором.
— Господин директор, соблаговолите дать ответ!
Директор остановился на мгновение и глянул на мальчика с таким удивлением, как глянул бы тигр на вынырнувшего из-под ног мышонка.
— Меня братья и сестренка ждут у пруда… А дождь-то какой льет… Соблаговолите дать ответ, — жалобно просил Пишта, молитвенно сложив руки.
— Geh zum Teufel![23] — крикнул директор, взмахнув тросточкой; он оттолкнул мальчика и снова зашагал по арене. — Проклятая погода! Проклятая погода! На какие же это шиши мы дотянем до первого числа?
Артисты угрюмо молчали.
Шум снаружи доносился все сильнее. Дощатая стена, окружавшая манеж, была всего лишь в полтора метра вышиной. В просвете между нею и парусиновой крышей видно было, как беснуется буря. Ливень барабанил по натянутой на столбах парусине, манеж сотрясался от ужасающих ударов грома. Пишта стоял, вертел головой, он то взглядывал поверх дощатой стены на улицу, то следил глазами за шагавшим по кругу разъяренным директором. Рыжий сжалился над мальчиком.
— Ах ты бедненький! — крикнул он Пиште. — Да приходи ты через неделю… Найдется для тебя место!.. И ты еще потаскаешь навоз!
Пишта обернулся к Рыжему, хотел вымолвить что-то вроде благодарности, но горло сжалось, голоса не было. Не все ли равно: навоз, что угодно, лишь бы, лишь бы в цирк! Вот сюда… сюда!
Мальчик оглянулся, ища выход.
— Куда ты? Ведь льет как из ведра! Вот сумасшедший!.. — крикнул ему вслед Рыжий.
— Сестренку оставил, братьев… — Пишта застонал. Страшный удар грома сотряс деревянные столбы цирка, и вся парусина волнами пошла. Потом вновь стало слышно, как шумит дождь, стонут со страху деревянные подпорки да вздрагивает парусиновая крыша от налетавших шквалов ветра. — Сестренку оставил, братьев…
— Где они?
— Возле пруда… Через неделю я приду… А теперь выпустите меня…
Рыжий поднялся и открыл маленькую дверцу. Ливень хлестнул Пиште в лицо, но мальчик выскочил все-таки и, втянув голову в плечи, ринулся навстречу грозе.
А теперь они были все вместе. И только что вышли на проспект Арены, как вдруг ослепительно сверкнуло и послышался оглушительный грохот.
— Ой! — вскрикнул Пишта и так прижал к себе Лизу, что девочка запищала. Молния ударила в проходивший перед ними трамвай. Ребята побежали как безумные, рыдая и крича в голос:
— Мама!
Распахнув дверь первого попавшегося дома, они, насквозь промокшие, ввалились в парадное. Налетел холодный ветер, градинки застучали по мостовой и покатились, словно выцветшие горошинки. Ребята захлопнули дверь. В парадном они были одни. Сидели на корточках, закоченевшие от страха и холода. Потом, отдышавшись, сняли рубашки, штаны, выжали их и снова надели. У них зуб на зуб не попадал. Лизу тоже раздели. И голенькая девочка не плакала, только странно серьезным взглядом смотрела на Пишту.
Потом, сбившись в кучку, дети слушали, как беснуется вихрь за дверью.
— Ты видел молнию? — шепотом спросил Бела.
Пишта не ответил. У него другое было на уме.
— Не говорите дома, что я уходил… Ладно?
— Ладно, — согласились оба мальчика и, словно по команде, положили ему головы на плечи.
— Ведь гроза все равно бы началась, ушел я или не ушел, и мы все равно промокли бы, верно?