Со Шниттером и с д-ром Кеменем, который со вчерашнего дня вел себя почти подобострастно, Селеши условился перед митингом протеста — он, в сущности, уже утратил свое значение — сыграть в преферанс в одном из отдельных кабинетов «Сорренто». Пригласили и Вайду, играть решили ровно до семи часов сорока пяти минут.
Сидя на извозчике, Селеши всю дорогу мысленно «резался» в карты, придумывая при этом разные поразительные ходы. Он считал себя непревзойденным игроком, и после каждой партии, пока тасовали и сдавали карты, он без умолку «анализировал» ход предыдущей партии. Нынче вечером Селеши рассчитывал выиграть сто крон, чтобы покрыть расходы на ужин, который он предполагал устроить во вторник. Дело в том, что, как только назначили новых рабочих контролеров, Всеобщий потребительский кооператив прекратил «даровые поставки» своему вице-директору. «Эти ослы (цок-цок-цок! — стучали по булыжнику подковы), эти ослы повсюду будут совать нос, пока мы их не вышибли! (Цок-цок-цок-цок!) Такой ужин, по сути дела, капиталовложение, он оправдает себя, однако не мешает и нынче вечером подработать! Скупость Селеши росла соответственно росту его доходов.
Он вошел в кафе с поспешностью, поразительной при его тучности.
В залах и на террасах, огороженных чугунными решетками, под разноцветными зонтиками сидела тьма людей. Пили кофе-гляссе, ели мороженое, из запотевших бокалов тянули через соломинку сиропы с ледяной содовой водой, закусывали дебреценскими сосисками под хреном и уплетали гордость кафе — «ham and eggs»[24] по-соррентски — яичницу с пражской ветчиной и зеленым луком. Перед выкрашенной в синий цвет решеткой террасы толпились ребятишки. Они просовывали мордочки сквозь решетку, слушали музыку, глазели на алое — малиновое, желтое — ванильное и белое — лимонное мороженое. У ребят слюнки текли, особенно когда посетитель втыкал вилку в пухлую дебреценскую сосиску и жирные брызги разлетались по всей тарелке.
«Золотые копи!» — подумал Селеши, оглянувшись. Ему казалось, что из каждой дебреценской сосиски хоть кружочек да попадает ему в тарелку, из каждого шарика мороженого хоть ложечка да перекочевывает к нему в рот, из каждого стакана сиропа хоть глоток да переливается в его стакан.
Старший кельнер торопливо шел навстречу Селеши.
— Кабинет свободен. Прикажете что-нибудь покушать, товарищ Селеши?
— Яичницу.
— Из восьми или двенадцати яиц?
— Из десяти. Хемендекс. И две бутылки пива со льда… Очень жарко.
И в своих американских башмаках на толстых подошвах Селеши прошел в отдельный кабинет. Скинув пиджак, он налег на тут же принесенную яичницу, шипевшую в огромной сковороде. Селеши выпучил громадные глаза на сковороду и не подымал их даже тогда, когда отвечал кельнеру, который остановился от него на почтительном расстоянии.
…Наконец с яичницей было покончено. В стакане запенилось ледяное пиво.
Тайный компаньон развязал галстук, расстегнул крахмальный воротничок сорочки, после которого на шее оставались красные полосы; расстегнул и сорочку: показалась желтая волосатая грудь; распустил ремень и, не помешай огромный живот, расшнуровал бы даже ботинки. Но нагнуться Селеши не решился: к голове сразу кровь прильет, жилы того гляди лопнут, он потеряет сознание, сковырнется со стула. Нет уж, бог с ними, с ботинками!
Прибыл д-р Кемень.
— Шниттера еще нет? — спросил он.
Селеши, выпятив губы — они стали похожи на слипшиеся сосиски, — молча покачал головой. Лень было отвечать, да он и не считал это нужным. «Ну вот и спихнули тебя, дружочек, в Комаром», — подумал он пренебрежительно.
В кабинет стремительно вошел худощавый Шниттер. Несмотря на жару, он был облачен в черный костюм.
— Этот сегодняшний митинг мог бы тоже… — начал он, но, заметив кельнера, оборвал себя на полуслове и бросил: — Малиновый сироп и две колоды карт!
Кельнер вышел.
— …Мог бы провалиться в тартарары, — закончил Шниттер.