От дверей до огромной газовой плиты тянулся большущий, застекленный сверху снежно-белый шкаф с двухстворчатыми дверцами. За стеклами стояли тарелки, блюда, чашки, стаканы, графины и уйма другой посуды. К стене, напротив шкафа, были приделаны мясорубка, кофейная мельница и мельница для мака и орехов; под каждой были прикреплены эмалированные дощечки. Под водопроводным краном — не то что у них дома, где торчала ржавая чугунная раковина, — пристроена четырехугольная фарфоровая мойка, да такая большая, что в ней и выкупаться можно. Крана два: на черном надпись: «Холодная», на красном — «Горячая». По правую руку от мойки — ледник, дальше большой стол, выкрашенный в голубой цвет, напротив маленький столик, а вокруг стола табуретки, сверкавшие голубой масляной краской. На украшенной медной чеканкой газовой плите в кофейнике тихо клокотала вода. Возле дверей висели часы, да такие чудные! Как раз, когда Пишта вошел на кухню, в часах открылось окошко, оттуда вылезла птичка, девять раз прокричала: «Ку-ку, ку-ку!» — и спряталась обратно. Окошко закрылось за ней. Ну и ну!
— Это ты будешь у нас сегодня воду в ступе толочь? — спросила у Пишты красивая, лет шестнадцати девушка в белом фартучке.
И лицо ее и голос сразу же понравились Пиште. Он был ей благодарен уже за «воду в ступе» и за то, что она не произнесла ненавистное слово «кок».
— Я… барышня…
Девушка рассмеялась.
— Барышня?.. Еще чего?.. А может, графиня? Слу-жанка! — сказала она и поклонилась Пиште, а глаза у нее ласково блеснули, когда она глянула на мальчика снизу вверх. — Я Маришка! Маришка Хорват! Здравствуй! — сказала она и протянула руку мальчику.
— Здравствуй! — улыбаясь, ответил растроганный Пишта и тоже протянул ей руку.
— А тебя каким именем папаша наградил?
— Пишта… Пиштой…
— Пишта, — повторила девушка. — Пишта… Красивое имя… У меня есть брат, тоже Пишта… Да еще какой Пишта-то!
Кухня наполнилась звонким девичьим голоском. Пишта был еще в том возрасте, когда достаточно мгновенья — и лицо преображается, настроение тоже, на душе становится весело: мир прекрасен, и жизнь хороша!
Они тут же подружились. Маришка очень понравилась Пиште. Она говорила с мальчиком так, будто знала его по крайней мере сто лет. И слова выговаривала так же, как Пиштина мать — на задунайский лад: вместо «ш» она произносила «ж» — получалось Пижта. Мальчику казалось, будто он домой попал. Он забрался на высокую табуретку и сидел, болтая ногами. Ему не стыдно было перед Маришкой ни за свои драные башмаки, ни за выглядывавший большой палец. Они судачили о том, о сем и вместе ждали, когда проснется и выйдет, наконец, г-жа Селеши.
— У вас много ребят в семье? — спросила Маришка.
— Пятеро, — ответил Пишта. — Со мной шестеро.
— Это что! — махнула рукой Маришка. — Нас девять, и то ерунда.
— Ерунда? — Пишта рассмеялся. — Ерунда? А сколько же тогда не ерунда?
— У моей тетки четырнадцать душ. Вот это штука! Эх ты, Пижта! — добавила она, точно приласкала его.
Пишта болтал ногами. «Тут хорошо! — подумал он. — Я и в другой раз приду!» Маришка опустилась на корточки и стала разбирать что-то на нижних полках шкафа. Пишта смотрел на нее. Коса девушки мягко скользнула на плитки кухни. Мальчику захотелось погладить косу и закинуть Маришке за спину. Но он не решился. Девушка, словно почувствовав намерение Пишты, повернулась к нему и откинула косу за спину.
— У нас в семье, — вздохнула она, — только один парень, остальные все девчонки.
— А у нас пять мальчиков и одна девочка.
— Это лучше.
— Почему?
— Дурень! Что ж, ты и этого не знаешь?
Пиште стыдно было признаться, что не знает, почему это лучше, и он перевел разговор на другое.
— А на что твой отец живет?
— На то, чем брюхо набьет, — отшутилась девушка. Коса ее снова мягко соскользнула на пол, и конец ее растянулся, как хвост у кошки, когда она сидит.
— Да я не про то, — чуть обиженно сказал Пишта. — А про то, чем он занимается.
— Когда как… Когда рукоятку для топора тешет, когда картошку копает, случается, что коня чистит, а то навоз из конюший выгребает, потом трубку курит… По ночам спит, в обед ест… было б что…
Пишта молчал. Маришка повернула к нему голову, но, заметив, что мальчик обиделся, она перестала дразнить его.
— Ну куда ты все лезешь? — строго крикнула она косе и откинула ее за плечо, а потом коротко спросила: — Ты хочешь знать, кто мой отец?
— Да.