В 9 час. вечера 1 марта Иванов с небольшим опозданіем, без каких-либо осложненій, прибыл в Царское Село, имѣя в своем распоряженіи, по исчисленію придворнаго исторіографа ген. Дубенскаго, около 800 человѣк. Сообщеніе о том, что в Вырицах (в нѣскольких перегонах от Царскаго — 30 с небольшим верст) поѣзд был задержан желѣзнодорожным начальством, и Иванов требовал пропуска, угрожая примѣнить силу, надо отнести к числу позднѣйших наслоеній в воспоминаніях инж. Ломоносова[104]. Также "спокойно", по выраженію тогдашней телеграммы ген. Лукомскаго, проходили и эшелоны с фронта, К моменту, когда Иванов прибыл в Царское, а Николай II в Псков, по офиціальным данным, положеніе эшелонов было таково. Головной эшелон— 67 Тарутинскій полк дошел до мѣста назначенія — ст. Александровская; второй эшелон — 68 Бородинскій полк — достиг Луги; остальные находились в пути между Лугой и Псковом, Псковом и Двинском. Первыя войска, двигавшіяся с Западнаго фронта, прошли Полоцк. Задержка с продвиженіем вызвана была не "саботажем", а подготовкой ожидавшагося продвиженія императорскаго поѣзда.
С Бородинским полком и произошел тот самый лужскій эпизод, о котором упоминалось. Перваго в Лугѣ произошло возстаніе гарнизона, с бытовой стороны довольно ярко описанное кап. Вороновичем. Для февральских дней здѣсь можно почерпнуть много характерных черт, но остановимся только на интересующем нас сейчас эпизодѣ, как его излагает главное дѣйствующее лицо. Около 2 час. ночи в Лугѣ получено было телеграфное сообщеніе о приближеніи эшелона с бородинцами. В согласіи с установившейся для воспоминаній "лѣваго" сектора традиціей, Вороновіч пишет: "хотя прибывающій по частям эшелон ген. Иванова и не мог оказать никакого вліянія на событія, тѣм не менѣе Петроград распорядился, во избѣжаніе могущаго произойти безцѣльнаго кровопролитія, обязательно задержать и обезоружить бородинцев". (Из разсказа самого Вороновича довольно очевидно, что никаких "распоряженій" из Петербурга не могло быть получено). "Военный комитет, — продолжает Воронович, не знал, что ему предпринять: в эшелонѣ было до 2.000 человѣк и 8 пулеметов, в лужском же гарнизонѣ было не болѣе 1.500 вооруженных солдат, причем по тревогѣ можно было собрать самое большее 300-400. В запасном арт. дивизіонѣ всѣ пушки были учебныя, и ни одна из них для стрѣльбы не годилась, а во 2-ой особой арт. бригадѣ пушек совсѣм не было. Поставленное на платформѣ учебное орудіе являлось бутафорским, к пулеметам не было лент". Поэтому для разоруженія "бородинцев" рѣшено было прибѣгнуть к слѣдующей "уловкѣ". "Как только эшелон подойдет к вокзалу, три офицера (пор. Гуковскій, Коночадов (прап.) и я) выѣдут ему навстречу и начальническим тоном прикажут солдатам не выходить из вагонов, так как поѣзд сейчас же отправится дальше. Затѣм члены военнаго комитета войдут в офицерскій вагон, приставят к нему часовых и предложат командиру полка от имени Комитета Г. Д. немедленно сдать оружіе, пригрозив в случаѣ отказа открыть по эшелону артиллерійскій огонь". В качествѣ артиллеріи должно было фигурировать бутафорское орудіе. Командиру полка было рѣшено указать, что весь 20 тыс. гарнизон Луги примкнул к Петербургу, и всякое сопротивленіе является безцѣльным..."Все произошло так, как мы предполагали. Бородинцы мирно спали в теплушках, и никто из солдат не попытался вылѣзть из поѣзда"... Командир, полк. Сѣдачев, подчинился "силѣ". Солдаты отнеслись очень спокойно к требованію выдать винтовки, и сами стали сносить их на платформу. Одновременно вагон с пулеметами и ручными гранатами был отцѣплен и отвезен на запасный путь... Между тѣм стало разсвѣтать. Бородинцы с недоумѣніем посматривали на совершенно пустую платформу... Офицеры стали нервничать... Нужно было, как можно скорѣе, отправить бородинцев в Псков[105]... С трудом удалось уговорить командира оставить в Лугѣ нѣскольких офицеров и солдат для сопровожденія возвращаемаго оружія, а остальных немедленно направить в Псков. Послѣ отхода эшелона, в Петербург была послана ''краткая телеграмма с извѣщеніем о том, что бородинцы нами разоружены". Краткая телеграмма, очевидно, и превратила разоруженіе в "бунт" в мемуарной литературѣ, поддержанной и Шульгиным. Разсказ Вороновича вполнѣ подтверждается сохранившейся лентой разговора 2-го представителя Ставки со штабом Сѣвернаго фронта о том, как "68-й полк частично присоединился к лужскому гарнизону". Представитель Ставки, полк. Бармин, выслушав информацію, вполнѣ резонно замѣтил: "значит, никто не переходил на их сторону". Конечно, остается в высшей степени показательной для момента обстановка, в которой произошло разоруженіе Бородинскаго полка, — это как бы жизненная иллюстрація к словам в дневникѣ ген. Болдырева 28-го по поводу экспедиціи ген. Иванова: "Так не хотѣлось бы вовлекать во все это армію. За что еще хотят бороться — за призрак. Вѣдь кругом тайное и явное сочувствіе". Эту дѣйствительность революціонное чувствованіе и тогда уже стремилось разцвѣтить. До каких предѣлов может доходить подобная тенденція, показывает текст Шляпникова. Вот характерный из него строки (сравним с безхитростным разсказом Вороновича): "Стоявшій в Лугѣ гарнизон по своей революціонной иниціативѣ задерживал всѣ двигающіяся на столицу войска, разоружая их или поворачивая обратно. Двадцать тысяч штыков и сабель были наготовѣ и преграждали контр-революціи путь на Петербург. Двадцать батарей различнаго калибра были готовы первому сигналу смѣсти с лица земли любую часть осмѣливагощугося сопротивляться революціонной волѣ солдат лужскаго гарнизона. Добравшіеся другими путями просто перешли на сторону петроградских рабочих и солдат". Но и этого "просто" не было: головные эшелоны (Тарутинскій полк), дошедшіе до назначенія на ст. Александровская, сохраняли свою "лойяльность" до послѣдняго момента и распоряженіем военной власти были возвращены на фронт, в Двинск, окружным путем, дабы избѣжать возможнаго "конфликта" с лужским гарнизоном[106].
Что же касается эшелона с георгіевскими кавалерами, прибывшими в Царское под непосредственным водительством Иванова, то при описаніи перипетій, с ним бывших, повидимому. наиболѣе правильным было бы слѣдовать за показаніями в Чр. Сл. Ком. самого "диктатора". Его простое, безыскуственное повѣствованіе (правда, стенограмма довольно невразумительна) не вступает, по крайней мѣрѣ, в непримиримую коллизію с фактами, как это происходит с другими версіями. Прибыв в Царское Село, Иванов побывал во дворцѣ[107], выяснил, что царская семья под надежной охраной, и в это время получил сообщеніе, что к вокзалу идет с пулеметами и тяжелой батареей батальон перваго гвардейскаго своднаго полка..."Что же бой разводить?"..."Я очень хорошо понимал, что если пойдет толпа, то тысячи уложишь".— Оставаться в Царском не было цѣли, хотя выходило, "как-будто удираю". Иванов рѣшил с одобренія "всѣх окружающих" вывести батальон на ст. Вырицу в цѣлях избѣжать возможных столкновеній... В революціонной литературѣ отход Иванова и представляется в видѣ "бѣгства" диктатора из Царскаго Села, вслѣдствіе ненадежности Георгіевскаго батальона. Основано это заключеніе отчасти на данных, приведенных в сводной работѣ Блока и цитируемых во всѣх послѣдующих работах. Батальон объявил себя "нейтральным", имѣющим цѣлью "охрану личности Царя", а командир георгіевцев, ген. Пожарскій, заявил, что его солдаты стрѣлять не будут. Что таково могло быть приблизительно основное настроеніе георгіевцев, пожалуй, сомнѣваться не приходится, — сам Иванов показывал, что безоговорочно на войска нельзя было разсчитывать. Но всетаки, свѣдѣнія, почерпнутыя Блоком из позднѣйших показаній солдат и офицеров Георгіевскаго батальона, проходили через призму слѣдовательскаго допроса послѣ завершенія революціи и совершенно естественно окрашивали событія в соотвѣтствіи моменту — этого не слѣдует забывать. Такую же цѣнность имѣет опрос георгіевских кавалеров, произведенный при первом посѣщеніи Ставки Керенским в серединѣ мѣсяца. Солдаты ему дружно отвѣчали, что они не знали, зачѣм их везут и, когда узнали, отказались быть усмирителями ("Рус. Вѣд."). Равным образом, конечно, нельзя признать версію, которую Иванов пытался пустить в оборот, послѣ своего ареста, в личном письмѣ к военному министру Гучкову 9 апрѣля: "Раздутая газетами моя поѣздка, случайно совпавшая с поѣздкой Георгіевскаго батальона в район Петрограда, являлась и для меня, и для батальона слѣдованіем к мѣсту новаго назначенія и отнюдь не преслѣдовала каких-либо карательных цѣлей"[108]. В показаніях перед Чр. Сл. Ком. Иванов пытался лишь обосновать свое рѣшеніе, принятое будто бы еще в Псковѣ и одобренное Царем, не вводить войска в Петербург для того, чтобы избѣжать "междоусобицы и кровопролитія": "Если войска вѣрны, то можно (я буду прямо говорить) десятки тысяч уложить... Я буду так поступать, а в это время Государь объявит об отвѣтственном министерствѣ"... "Затѣм, если войска невѣрны, то (извините за выраженіе) лѣзть будет глупо".