Глава третья. Второе марта
I. «Приказ № 1»
2 марта «стихия» начала входить в русло, и в Петербурге наступило заметное успокоение. «В городе совершенно тихо, везде флаги. Стрельбы уже нет. Поражает громадное количество людей», – вспоминает Ломоносов, смогший прервать свою напряженную работу в мин. пут. сообщения для очередного визита в зубному врачу. На улицах «мирно» уничтожают царские эмблемы (двухглавых орлов), а «дворники подметают», – записывает Гиппиус. «Дисциплина восстанавливается понемногу в войсках. Порядок царит в городе», – вносит того же числа в свой дневник французский посол. На улицах если не исчезают индивидуумы, вооруженные с головы до ног – саблей, винтовкой, револьвером, ручными бомбами, с перекинутой через плечо пулеметной лентой, то эта «модная» форма одежды стоит уже на грани превращения в сюжет для революционной карикатуры, как и гарцующие на улицах всадники на дрессированных лошадях, реквизированных в цирке Чинизелли.
В этом успокоении, несомненно, значительную роль сыграла инициатива советских кругов. Отсюда был дан толчок организации на местах столичного населения и гражданской милиции, – «милиции младенцев», как назвал ее один из ее руководителей, так как наряду со студенческой и рабочей молодежью записывались и скауты 10—15 лет. Сделавшись 28-го неожиданно для себя комиссаром Петербургской стороны, по предложению членов Исп. Ком. Совета, один из редакторов «Русского Богатства», Пешехонов, счел «необходимым зайти в Исп. Ком. Гос. Думы, чтобы получить от него полномочия». Писателю пришлось беседовать с Милюковым, и он вынес впечатление, что в думском Комитете вопрос об организации власти на местах даже не поднимался. «Для меня все яснее становилось, что Совет Р.Д. решительно опережает думский комитет» – таково тогдашнее заключение мемуариста: уже в 4 часа в ночь на 28-е Исп. Ком. приступил к организации районных комитетов. При наличности думского комитета в Петербурге не могло создаться центрального объединения наподобие тех комитетов общественных организаций, в состав которых входили советские представители, как одна из составных частей, и в руки которых в других городах фактически перешла власть в первые дни революции. Так с первого дня на столичной периферии создалось своего рода двоевластие, перешедшее очень скоро к полной административной, почти анекдотической неразберихе, когда всякого рода самочинные «гражданские» и иные районные комитеты с их комендантами и комиссарами проявляли «сепаратистские» вольности. Но в первые дни «комиссариат» на Петербургской стороне, созданный в целях «водворить здесь свободу и установить народную власть», как видно из ярких воспоминаний его руководителя, имел огромное сдерживающее и организующее начало, ибо «праздничное, даже ликующее настроение» в массе при пароксизме «сомнения, тревоги и страха» само по себе вовсе не гарантировало еще от эксцессов. Не стоит говорить о возможных последствиях той «неслыханной» свободы, которая водворилась для «преступного мира» с открытием тюремных дверей.
Вопреки распространенному представлению в те дни для столичной солдатской массы имел умиротворяющее значение и пресловутый «приказ № 1». «Утром 2 марта (т.е. в то самое утро, когда на улицах и в казармах стал известен «Приказ № 1» и создалась в изображении Шульгина и его единомышленников сгущенная атмосфера «убийств») офицеры свободно могли появляться на улицах» – свидетельствует на основании непосредственного наблюдения Набоков, подчеркивавший в воспоминаниях, что выходить с утра 28-го на улицу в офицерской форме стало опасно. Но и первые два-три дня эта опасность все же была относительна – не смерть витала, конечно, над тем, кто носил офицерскую форму, а ему грозило насильственное разоружение со стороны возбужденной толпы. Что может быть нагляднее показаний командира 82 пех. Дагестанского полка бар. Радека, официально доносившего 1 марта нач. штаба верх. главноком. Алексееву о перипетиях, им пережитых 28 фев. в Петербурге, когда он возвращался из отпуска. Толпа хотела разоружить его на Балтийском вокзале, но оставила, как только узнала, что он едет на фронт. Барон с Балтийского вокзала пошел пешком на Царскосельский и в донесении сообщал, что «по дороге… солдаты честь отдавали, хотя не все, а чернь угрожала и старалась напугать, стреляя через голову на воздух». Командир Дагестанского полка был офицером, враждебно относившимся к революции, и держал себя, пожалуй, в толпе даже вызывающе. На вокзале, – писал он в рапорте, – «на предложение ехать в Гос. Думу, где заседал какой-то комитет, узурпировавший власть и называвший себя Временным правительством, я, конечно, отказался».