— Ёширо, передай-ка лампу и оставайся наверху, — решительно потребовал царевич.
— Точно, — поддержал Гардиано. — Если что стрясется, хоть один из нас уцелеет и сбегает за помощью. Пересвет, не отходи от лестницы. Я все-таки сунусь дальше. Кажется, я слышал какое-то царапанье и звяканье, — с фонарем в одной руке и одолженным вакидзаси в другой ромей сделал осторожный шаг в вонючую темноту. Скрылся из виду, огибая осыпающийся кирпичный столб и упирающиеся в него доски-подпорки, и Пересвет прикусил себе язык, чтобы не заблажить в голос.
— Что, что там? — тревожно свесился в пролом Кириамэ. Он раздобыл и запалил еще одну лампу, спустив ее на веревке к царевичу. Масло в лампе оказалось скверным, оно больше чадило и брызгало горячими каплями, чем освещало.
— Покамест ничего…
— Нашел! — гулко и раскатисто долетело из темноты, и тут же Гардиано обреченно и отчаянно добавил: — Твою-то мать. Твою мать, чтоб тебе сдохнуть в муках… — его голос изменился, став спокойным и уверенным: — Тихо. Тихо, не пугайтесь. Все хорошо. Мы здесь. Все будет хорошо.
— Гай, что там? — Пересвет все-таки не выдержал, отступив от лестницы и льющегося сверху неяркого света в сырую, устрашающую леденящесть подвала. — Гай! Ну хоть словечко молви, ты живой? Кто там? Кого ты сыскал?
— Не ори, — прикрикнул сверху Ёширо. — И не скачи туда-сюда. Пол прогибается.
— Я не ору, но пусть эта сволочь отзовется! Гардиано!
Издалека, словно бы с другого конца города — хотя до скрытого колеблющимися тенями и обломками ромея было не больше пяти шагов — донеслось звяканье железа о железо и пронзительный, режущий уши скрежет. Драный тулуп, валявшийся под ногами у Пересвета, на который царевич допрежь не обращал внимания, шевельнулся. Пересвет оторопело сообразил, что смотрит в вынырнувшее из-под вонючего, осклизлого меха лицо. Осунувшееся, замурзанное лицо девушки, с перекошенным и заплывшим от удара левым глазом. Испуганным зверьком пленница таращилась на него, и Пересвет, раздираемый беспокойством, ужасом и жалостью, торопливо шагнул к ней, вполголоса причитая, как заклинание или бессмысленное утешение:
— Не бойся. Сейчас мы тебя вытащим. Кто ты, милая? Ты Алёна, да? Алёнушка? Ты только не бойся, я сейчас…
Девица оскалилась, показав мелькнувшие в свете ламп надколотые зубки. На четвереньках, как нападающая крыса, метнулась вперед и вцепилась Пересвету в ногу. Прокусить выделанную козловую кожу сапожка не сумела, но всей тяжестью повисла на царевиче, кусаясь и лупя его маленькими, острыми кулачками. От неожиданности царевич заорал и пошатнулся, врезавшись в одну из хлипких опорных балок. Та с гнилым хрустом переломилась. Сверху частым ливнем осыпалась труха. Что-то утробно заскрипело, разваливаясь.
— Выбирайтесь, — тихо, напряженно велел Кириамэ. Он стоял над черной дырой, прислушиваясь, пытаясь предугадать, сколько осталось до того, как станет слишком поздно. — Скорее.
— Я не могу! — отбиваясь от обезумевшей девицы, Пересвет как мог, пытался устоять на одном месте, но тщетно — спиной и плечом он своротил еще несколько крепей, удерживавших потолок подвала от немедленного обрушения. — Да уймись ты! — выронив лампу, он наконец изловил спятившую, яростно впившуюся ему в ногу под коленом боярышню за грязную, кое-как сплетенную косу. Вздернул на ноги и, мысленно прокляв Аврелия до скончания времен, ударил девицу в висок. Та всхрапнула и наконец-то обмякла, мешком с костями повиснув на руках. Пересвет вскинул ее на плечо и подтащил к лестнице. Сунул неповоротливое, вялое тело в подставленные руки Ёширо, ловко втянувшего спасенную девицу наверх. Заполошно оглянулся. Увидел в отблесках раскачивающегося туда-сюда фонаря грязную, облупившуюся стену и сгорбившегося Гардиано. Пошатываясь, ромей волок кого-то прочь из устрашающей, вонючей темноты. Не одного, двух человек.
— Сюда! — обрадованно заорал Пересвет. — Я здесь! Давай-давай, шевелись, выбираться пора!..
Дом и подвал словно бы утробно вздохнули, окончательно смиряясь с неизбежностью. Пересвет захлебнулся рвавшимся наружу криком, шарахнулся вбок, невольно пригибаясь и закрывая руками голову. Что-то тяжело ударило его по спине и плечам, швырнуло на колени. Вокруг с треском и нарастающим скрежетом рушился мир. Ломались доски, с грохотом осыпались кирпичи. Неожиданно ярко представилось, как потом станут разбирать обрушившуюся внутрь себя пристройку и откопают их — или то, что от них останется. Как глупо. Выжить в стольких переделках — и сдохнуть в грязном, пропитанном запахами страха и крови грязном подвале, от прилетевшего в затылок кирпича. И ведь, уезжая из царского терема, они никого не упредили о намерении наведаться в «Златое слово». Никому в голову не придет выискивать царевича и его приятелей в пристройке на задворках книжной лавки.
Прежде чем лампы окончательно погасли, оставив подвал в темноте, Пересвет увидел, как рухнувшая балка сбила с ног Гардиано и тех, кого он пытался спасти.
Потом стало тихо. Так удивительно тихо, только раскатисто и гулко бухала кровь в ушах.
Не утративший сознания царевич распластался на сыром полу, ожидая, не свалится ли еще что-нибудь. Согласно замыслу, часть жилища эллинского книжника должна была провалиться в подвал, но что-то в работе ловушки застопорилось на полдороге и зависло в шатком равновесии.
Пересвет на пробу дернул руками-ногами. Приподнялся на четвереньках. Тряхнул головой, из волос посыпался мусор, со спины свалились какие-то трухлявые доски. Откашлялся, кулаком протер запорошенные глаза. Нерешительно, недоверчиво выпрямился в полный рост. Разрушил пыльную темноту робким окликом:
— Ёжик? Гай?
— Цел? — с нескрываемым облегчением откликнулись сверху. Что-то зашуршало, завозилось, Пересвет разглядел рывками спускающийся вниз огонек. Ага, лестница устояла, и то славно. Теперь они точно смогут выбраться из проклятого дома.
— Ёжик, ты-то зачем сюда полез…
— Со мной все в порядке, — с фонарем в руке нихонский принц деловито вынырнул из пыльного облака. От его близкого присутствия Пересвету стало легче и спокойнее. — Повалялся на грязном полу, и все. Девушка и наш трофей целы, оба без сознания. Оно и к лучшему, мешаться не будут. Где Гардиано?
— Где-то там, — обреченно махнул в сторону неопрятной груды переломанных балок и торчащих во все стороны расщепленных досок Пересвет. — Он упал, прежде… прежде чем все обрушилось.
— Ийе [нет], — царевич не расслышал, но скорее угадал по быстрому движению губ скорбное, протестующее отрицание, выдохнутое Кириамэ. Ринувшись к завалу, Ёширо ухватился за первую подвернувшуюся доску, с яростью отшвырнул в сторону, вцепился в следующую…
Выругав себя за неуместную медлительность, Пересвет бросился помогать. Они раскидали добрую часть завала, когда царевич уловил под ним некое робкое шевеление. Жестом велев Ёширо остановиться, Пересвет грохнулся на корточки, распихивая в стороны крошащиеся от старости и трухлявости доски, заглядывая внутрь беспорядочной руды и зовя ромея по имени.
Ему отозвался тихий, сиплый голосок. Принадлежащий мальчику-подростку, но не Гардиано.
— Дяденька, а дяденька… Мы туточки лежим, а он не шевелится, его балкой треснуло…
— Сейчас, сейчас, сейчас… — забормотал Пересвет. Рывком отвалил в сторону тяжеленный кусок крошащейся балки, протянул руку — и в нее тотчас вцепились дрожащие холодные пальцы. Теперь царевич без труда разобрался, что произошло. Упав, Гардиано прикрыл собой спасенных, а рухнувшие сверху балки и доски причудливо столкнулись над ними углом, встав подобием конька на крыше. — Держись, потерпи самую малость…
Поднатужившись, он выволок из схлопнувшейся ловушки трясущегося, стучащего зубами мальчишку. Вместо того, чтобы отползти в сторону, пацан тут же сунулся обратно, скуля и неразборчиво причитая.