Не ограничившись тем, что здесь вырубили почти все липы, которые дали название этой улице, начальство всюду понаставило белые дорические колонны, увенчав их германским орлом. Вместо старых лип привезли молодые, но они не достигли еще даже высоты уличных фонарей. Центральную часть улицы расширили, чтобы по ней могли пройти колонны по двенадцать человек в шеренге, и посыпали красным песком, чтобы не скользили солдатские сапоги. Кроме того, накануне Олимпийских игр соорудили высокие белые флагштоки. Унтер-ден-Линден всегда отличалась чрезмерной помпезностью, а в архитектурном стиле ничего похожего на единство здесь никогда не было. И надо сказать, что все эти преобразования еще больше утяжелили общее впечатление от главной улицы мягкую фетровую шляпу представителя богемы сменила островерхая каска.
Кафе "Кранцлер", расположенное на углу Фридрихштрассе, так уж сложилось, облюбовали туристы, и цены здесь были относительно высокими, поэтому я несколько удивился, что Нойман выбрал это кафе для нашей встречи. Очутившись внутри, я увидел, что Нойман, лицо которого постоянно дергалось, склонился над чашкой кофе, рядом стояла тарелочка с тортом, но он к нему не притрагивался.
- Что с тобой? - спросил я, присаживаясь. - Потерял аппетит?
Нойман фыркнул в тарелку.
- Эти сладости - вроде нашего правительства. Снаружи вроде ничего, откусишь - никакого вкуса. Гнусный эрзац-крем.
Я подозвал официанта и заказал два кофе.
- Послушайте, господин Гюнтер, мы можем это закончить побыстрей? Я собираюсь вечером в Карлсхорст.
- Да? Есть новости, так?
- Да, собственно говоря.
Я рассмеялся.
- Нойман, я не буду ставить на лошадь, на которую поставил ты, даже если она может обогнать гамбургский экспресс.
- Тогда ладно, - перебил он.
Если он вообще принадлежал к человеческой расе, то был ее наименее привлекательным экземпляром. Его брови, дергающиеся и морщившиеся, как две ядовитые гусеницы, были прикрыты редкими, неряшливыми, нечесаными волосами. Глаза за толстыми мутными стеклами очков, с вечно сальными отпечатками пальцев, были бегающими и нервными, ищущими пол, как будто через некоторое время он собирался упасть на него. Сигаретный дым выплывал наружу сквозь его зубы, которые настолько почернели от табака, что выглядели как два деревянных забора.
- У тебя неприятности, так ведь?
Лицо Ноймана приняло флегматичное выражение.
- Просто я должен бабки некоторым людям, вот и все.
- Сколько?
- Пару сотен.
- Поэтому ты собираешься в Карлсхорст, чтобы попытаться выиграть что-нибудь, не так ли?
Он вздохнул.
- А что, если так? - Он выбросил окурок и стал искать в карманах другую сигарету. - У вас есть закурить? Мои сигареты кончились. Я бросил ему через стол пачку.
- Оставь ее себе, - сказал я, прикурив и передав ему спичку. - Пару сотен, говоришь? Знаешь, может быть, я и смогу тебе помочь. Возможно, что и тебе еще кое-что останется. Если я, конечно, получу сведения, которые меня интересуют.
Нойман приподнял брови.
- Какие сведения?
Я глубоко затянулся и не спешил выпускать дым.
- Имя одного взломщика. Первоклассного профессионального потрошителя сейфов, который, возможно, поработал примерно неделю назад - взял кое-какие побрякушки.
Он поджал губы.
- Ни о чем таком не слышал, господин Гюнтер.
- Ну, если услышишь, обязательно сообщи мне.
- С другой стороны, - сказал он, понижая голос, - я могу сообщить вам такое, что в Гестапо вас обнимут и расцелуют.
- И что же?
- Я знаю, где скрывается еврейская "подводная лодка".
Он самодовольно ухмыльнулся.
- Нойман, ты же знаешь, меня эта ерунда не интересует. - Однако тут я вспомнил о фрау Хайне, моей клиентке и ее сыне. - Подожди, как зовут этого еврея?
Нойман назвал мне имя и расплылся в улыбке. Зрелище, надо сказать, получилось отвратительное. Примитивное существо, не сложнее известковой губки. С ним надо действовать прямо и грубо.
- Если я услышу, что эту "подводную лодку" выловили, я не буду ломать голову над тем, кто ее заложил. Я тебе обещаю, Нойман, что приду и сам расковыряю твои мутные глазницы.
- Что это на вас нашло? - заскулил он. - С каких это пор вы стали еврейским ангелом-хранителем?
- Его мать - моя клиентка. И прежде чем забыть навсегда, что слышал о нем от кого-то, ты выложишь мне все, что знаешь. Где он прячется?
- Хорошо, хорошо. Но вы поможете мне деньгами, правда?
Я вытащил свой бумажник, протянул ему двадцать марок и записал адрес, который Нойман мне продиктовал.
- Даже навозный жук испытывал бы к тебе отвращение, - резюмировал я нашу сделку. - Ну, так что же ты скажешь о взломщике сейфов?
Он посмотрел на меня с раздражением.
- Послушайте, я же сказал, что ничего не знаю.
- Лжешь.
- Честное слово, господин Гюнтер, не знаю я ничего. Если бы знал, я бы вам все рассказал. Мне же нужны деньги, правда?
Он с трудом проглотил слюну и вытер пот со лба, причем его платок, если исходить из позиций гигиены и санитарии, представлял безусловную опасность для здоровья граждан. Избегая смотреть мне в глаза, он раздавил сигарету в пепельнице, несмотря на то что докурил ее только до половины.
- Твое поведение как раз говорит о том, что тебе что-то известно, но ты это скрываешь. Мне кажется, тебя запугивают.
- Нет. - Интонация была на редкость невыразительной.
- Ты когда-нибудь слышал об отделе, который занимается гомосексуалистами?
Он молчал.
- Когда-то мы были коллегами, если можно так выразиться, и если я вдруг узнаю, что ты от меня что-то скрываешь, я шепну этим ребятам словечко. Скажу им, что ты вонючий гомик и что по тебе плачет сто семьдесят пятая статья.
Он посмотрел на меня с удивлением и возмущением одновременно.
- Неужели я похож на голубого? Нет, я не гомик, и вы это знаете.
- Я-то знаю, но они этого не знают. И как ты думаешь, кому они скорее поверят?
- Вы этого не сделаете. - Он сжал мою кисть.
- Насколько мне известно, левшам в концлагерях приходится туго.
Нойман мрачно уставился в свою чашку с кофе.