Вечером, перед тем как стемнело, пришел Мендельсон, чтобы осмотреть мои раны.
- Утром я промою ваши рубцы и посыплю их свежей солью, - сказал он и совершенно машинально, не испытывая особого интереса, взглянул на Мучмана.
- А каким способом вы его лечите? - Вопрос был глуповатый, но почему-то возбудил в докторе любопытство. Он внимательно посмотрел на меня.
- Если вас это так интересует, мои рекомендации в данном случае сводятся к воздержанию от спиртного и острой пищи. А кроме того, я советую больному побольше отдыхать.
- Мне все ясно.
- Не думайте, мой друг, что я такой бессердечный, но помочь ему всерьез ничем не могу. Если бы он получал витамины, пищу, богатую протеином, глюкозу и метионин, то, глядишь, и выкарабкался бы.
- Как вы думаете, сколько он еще протянет? - поинтересовался я.
- Он иногда приходит в себя?
Я кивнул.
Мендельсон тяжело вздохнул:
- Трудно сказать. Но после того, как он впадет в коматозное состояние, наверное, сутки еще подышит. Может, чуть больше. У меня нет даже морфия для него. В этой больнице для всех пациентов один исход - смерть.
- Буду иметь это в виду.
- Постарайтесь не заразиться, ведь здесь есть больные тифом. Если вы почувствуете жар, выпейте две ложки собственной мочи. Похоже, что это помогает.
- Если мне удастся найти здесь хоть одну чистую ложку, непременно выпью. Спасибо за совет.
- Раз уж вы так внимательны к моим советам, подскажу вам еще кое-что. В больнице иногда проходят заседания лагерного комитета. Место подходящее. Охранники сюда не сунутся, если не случится что-нибудь экстраординарное. Эсэсовцы не так глупы, как кажется, и я вам советую, как только боль немного стихнет, немедленно отсюда улетучиться.
- А почему вы этого не делаете? Что заставляет вас оставаться здесь? Клятва Гиппократа?
- Никогда о такой не слышал. - Мендельсон пожал плечами.
Я решил поспать, чтобы потом бодрствовать и, несмотря ни на что, ждать: а вдруг к Мучману вернется сознание? Наверное, я надеялся, что между нами произойдет трогательная сцена, вроде тех, что показывают в кино, когда умирающий открывает свою душу человеку, который склоняется над его ложем.
Когда я проснулся, было уже темно. Сквозь симфонию кашля и храпа, наполнявшую палату, до моего слуха донеслись звуки, по которым можно было безошибочно определить, что Мучмана рвет. Я свесился с койки и при свете луны наблюдал, как Мучман полулежит, опираясь на локоть, а другой рукой жмет на живот.
- Все в порядке? - спросил я.
- Как будто. - Он тяжело дышал. - Я буду жить вечно, как эта чертова галапагосская черепаха. - Он снова застонал и с усилием проговорил сквозь стиснутые зубы: - У меня спазмы в желудке.
- Хочешь пить?
- Хочу. Горло пересохло. - Его снова вырвало.
Я осторожно спустился вниз и ковшом зачерпнул воду из ведра, стоявшего рядом с койкой. Мучман с жадностью приник к ковшу, стуча зубами так, словно отбивал морзянку. Напившись, он вздохнул и откинулся назад.
- Спасибо, друг.
- Не стоит благодарности. Ты бы сделал то же самое для меня.
Он закашлялся и попытался рассмеяться.
- Ну уж нет, я бы не стал! - Голос у него дребезжал. - Побоялся бы заразиться. Ты ведь не знаешь, что у меня, правда?
Я какое-то мгновение колебался, а потом сказал ему все, как есть:
- У тебя желтуха.
Он сразу замолчал, и тут мне стало стыдно. Наверное, все-таки не стоило ему это говорить.
- Хорошо, что не стал врать. - Он снова помолчал. - А что с тобой?
- Да вот получил небольшой подарок от Гинденбурга.
- За что?
- Помог еврею в своей бригаде.
- Глупо. Любой еврей уже мертвец. Уж если рисковать жизнью, то ради того, у кого еще есть шанс спастись. У евреев нет шансов. Удача от них отвернулась.
- На тебя она тоже вроде бы не смотрит.
Он засмеялся:
- Мне и в голову не могло прийти, что я заболею. Думал, что отсижу свой срок без особых осложнений. У меня здесь была хорошая работа. В сапожной мастерской.
- Да, уж эта работа - не бей лежачего, - согласился я.
- Я умираю, да?
- Доктор этого не говорил.
- Не вешай мне лапшу на уши. Я и сам вижу, что жить остается недолго. Тем не менее спасибо, что не хочешь меня огорчать. - Мучман повернулся на бок. - Боже, как хочется закурить!
- Мне тоже.
- Я бы не отказался и от самокрутки. - Он помолчал, а потом наклонился ко мне. - Должен тебе кое-что сказать.
Еле сдерживая волнение, я подвинулся к нему.
- Ну, говори.
- Не трахайся с бабами, которые здесь сидят. Я уверен, что именно так и подхватил эту заразу.
- Не буду, ни за что. Спасибо, что предупредил.
* * *
На следующий день я обменял свою пайку на сигареты и стал ждать, когда к Мучману вернется сознание. Он пришел в себя только к вечеру, и мы продолжили наш разговор, как будто не прерывали.
- Ну, как ты? Рубцы сильно болят?
- Сильно, - ответил я, спускаясь с койки.
- Надо полагать. Этот сержант, будь он проклят, силы не жалеет. - Он приблизил ко мне свое исхудавшее лицо. - Слушай, что-то мне кажется, я тебя встречал, не помню только где.
- Где бы это могло быть? В "Эксцельсиоре"? Или в "Херрен-клубе"? А может, в теннисном клубе "Рот-Вайсс"?
- Ты что, издеваешься?
Я зажег сигарету и вставил ему в рот.
- Скорее всего, это было в оперном театре. Ты знаешь, я же большой любитель оперы. А может, это было на свадьбе у Геринга?
Его тонкие желтые губы растянулись в улыбке, он вдохнул в себя дым с таким наслаждением, словно это был чистый кислород.
- Да ты просто волшебник, черт тебя дери! - проговорил он, смакуя сигарету. Я ненадолго вытащил ее у него изо рта, чтобы он мог выпустить дым.
- Однако виделись мы где-то в другом месте. Я вспомню.
- Разумеется, - сказал я, в душе надеясь, что этого не случится. Потому как встречались мы в тюрьме Тегель, и я даже хотел было сказать ему об этом, но потом передумал. Да, он мог видеть меня совсем в другом месте, и если он вспомнит в каком, мне ни за что не завоевать его доверие.
- Как ты сюда попал? Ты что, социал-демократ или коммунист?
- Я здесь за спекуляцию. А ты?
Он приложил палец к губам.
- А я здесь скрываюсь.
- Здесь? От кого?
- Ото всех.
- Ну и местечко ты выбрал, ничего не скажешь! Ты что, ненормальный?