Любому известно, насколько атмосфера мужской школы-интерната зависит от духа ее крикетной команды, в особенности от личности капитана последней. Никто никогда не оспаривал, что во времена А. Дж. Раффлса атмосфера в школе была превосходной, а его влияние на эту атмосферу, если он таковое оказывал, сродни благодати. Тем не менее по школе ходили слухи, будто он частенько удирает после отбоя в город, где разгуливает в кричащей клетчатой паре и при накладной бороде. Об этом шептались, но в это не верили. И только я один знал, что это правда, потому что ночь за ночью втягивал за ним веревку, когда в дортуаре все спали крепким сном, и бодрствовал до назначенного часа, чтобы спустить ее из окна по его сигналу. Так вот, однажды ночью он забыл об осторожности и в самом зените славы оказался на волосок от позорного исключения. Невероятная дерзость и удивительное самообладание с его стороны, помноженные, несомненно, на известное присутствие духа — с моей, предотвратили сию несчастливую развязку. Нет нужды подробнее говорить об этом постыдном случае, но я не стану притворяться, будто забыл о нем, когда в безвыходном своем положении отдался на милость этого человека. Я как раз подумал о том, в какой степени его снисходительность к моей особе продиктована тем, что Раффлс тоже не забыл о том происшествии, когда он снова передо мной остановился.
— Я думал о той ночи, — начал он, — когда мы чуть было не вляпались. Почему вы вздрогнули?
— Я тоже думал об этом.
Он улыбнулся, словно прочитал мои мысли.
— Что ж, Кролик, тогда вы были надежным плутишкой — не заложили меня и не пошли на попятный. Вы ни о чем не спрашивали и ни о чем не трепались. Интересно, вы и сейчас такой же?
— Не знаю, — ответил я, несколько озадаченный его тоном. — Я так запутался в собственных делах, что и сам себе не верю, и другие мне вряд ли поверят. Но друзей я ни разу в жизни не предавал, за это ручаюсь. Будь оно по-другому, я, возможно, не сидел бы сейчас без денег.
— Вот именно, — сказал Раффлс, как бы подтверждая кивком какие-то свои скрытые мысли, — именно таким я вас помню и готов биться об заклад, что вы и сейчас тот же, каким были десять лет тому назад. Мы не меняемся, Кролик. Мы всего лишь развиваемся. Ни вы, ни я, полагаю, не изменились по-настоящему с той поры, когда вы спускали мне веревку, а я карабкался по ней в окно. Для друга вы ведь на все готовы, верно?
— На все что угодно, — воскликнул я с радостью.
— Даже на преступление? — улыбнулся Раффлс.
Я не сразу ответил: что-то в его голосе изменилось, и я решил, что он меня поддразнивает. Однако взгляд у него оставался серьезным, мне же было не до оговорок.
— Да, даже на преступление, — заявил я. — Говорите, что же нужно, — я в вашем распоряжении.
Он посмотрел на меня сперва с удивлением, затем с сомнением; потом, покачав головой и издав свой неповторимый циничный смешок, перевел разговор на другое.
— Хороший вы парень, Кролик! Настоящий сорви голова, а? Сначала самоубийство, а минуту спустя — любое преступление по моему выбору! Вам, мой мальчик, требуется помощь, и вы правильно поступили, что обратились к приличному законопослушному гражданину, дорожащему своим добрым именем. Тем не менее мы должны раздобыть эти деньги нынче же ночью — всеми правдами и неправдами.
— Нынче же ночью, Раффлс?
— И чем быстрее, тем лучше. Времени у нас — до десяти утра, после этого каждый час может оказаться роковым. Как только один из тех чеков предъявят в ваш банк, вам конец. Нет, раздобыть деньги надо ночью, а утром первым делом внести на ваш счет. И мне думается, я знаю, где их раздобыть.
— В два часа ночи?
— Да.
— Но как — и где — и в такой час?
— У моего друга здесь, на Бонд-стрит.
— Должно быть, это очень близкий друг.
— Не то слово. Я вхож к нему в любое время, у меня есть собственный ключ.
— И вы поднимете его в столь поздний час?
— Если он в постели.
— И мне необходимо идти вместе с вами?
— В высшей степени.
— Тогда придется идти, но должен признаться, Раффлс, мне все это не по душе.
— Вы предпочитаете альтернативный исход? — усмехнулся мой собеседник и тут же воскликнул извиняющимся тоном: — Нет, черт возьми, это несправедливо! Конечно, я понимаю — мучительное это испытание. Но вам не пристало держаться в сторонке. Вот что я вам скажу: перед уходом примете порцию — но только одну. Вот виски, вот содовая, пойду надену пальто, а вы пока себе наливайте.
Что я и сделал, осмелюсь сказать, щедрой рукою, поскольку очевидная неизбежность предложенного им плана не делала последний в моих глазах менее неприятным. Должен, однако, признаться, что он начал казаться мне не столь уж страшным, прежде чем я опустошил стакан. Тут вернулся Раффлс, в коверкотовом пальто поверх блейзера и небрежно заломленной шляпе из мягкого фетра. Я протянул ему графин, он улыбнулся и отрицательно покачал головой:
— Когда возвратимся, — сказал он. — Сначала дело, потом удовольствие. Вы заметили, какое сегодня число? — добавил он, отрывая листок шекспировского календаря, пока я приканчивал виски. — 15 марта. «И помни, помни Мартовские Иды». Что скажете, Кролик, малыш? Вы-то уж их не забудете, верно?