И всё же — старик Ройзман тысячу раз прав. Как втолковывал меламед в хейдере [10], куда Яша успел походить целые полгода: «Кто говорит «алеф», должен сказать и «бейс» [11]. Иначе говоря — если уж первые шаги на ниве сыска оказались столь успешны, и, мало того, привели Яшу в общество таких серьезных людей — ему придется теперь задуматься о том, как его и дальше будут принимать в этом обществе. Яша ни разу не поинтересовался у своих друзей из будущего, каково в их мире отношение к евреям. Да и зачем? Как бы ни были полезны все эти порталы–морталы, жить–то ему предстоит именно здесь? И какие бы удобные штучки, изобретённые в двадцать первом веке, не достались бы ему — применять их придётся тоже здесь. А значит…
А значит перед ним снова встаёт проклятый вопрос: кому в Москве, — да, пожалуй, и во всей России, — нужен сыщик–еврей — пусть даже наделённый талантом? Нет, конечно, если он и дальше хочет выслеживать неисправного должника Берценмахера или следить за мошенником, торгующим поддельными голландскими кружевами, по заказу Ицека Блюмштейна, который держит на Кузнецком модную «Венскую» лавку — то тогда всё хорошо. А вот если он хочет иметь дело с такими людьми как Корф, Никонов, да, в конце концов, тот же злодей ван Стрейкер…
В паспортах жителей Российской империи недаром не имелось графы «национальность». Это не интересовало власть предержащих. В конце концов, какая разница, кто ты — остзейский немец, удмурт, мордвин или архангелогородец? Империи важно одно — твоя верность. А чем она подтверждена — во всяком случае до того, как тебе доверят подтвердить ее делом, а порой, и кровью?
Правильно. Присягой. И чиновники и воинские командиры Российской империи охотно верили присяге, принесённой на православной или лютеранской библии, на Коране, на католическом распятии. Веры не было лишь иудеям — любой охотнорядский сиделец знал (и при случае с удовольствием повторил бы) что в «жидовских книгах» написано, что обманывать иноверца — не грех вовсе, а наоборот, заслуга. И что любое предательство или гнусность, совершенная по отношению к не–иудею не отяготит душу исконно верующего грехом.
Что с него взять? В Охотном ряду и не такого наслушаешься.
Тем не менее, чем больше голова Яши кружилась от радостных перспектив, тем чаще и чаще задавал он себе вопрос — «а готов ли ты…»
Яков знал, что будет значить ответ «да». Он помнил, как их сосед в кровь, до полусмерти, избил своего сына Додика, давнего, с детских лет, приятеля Яши за то, что Додик срезал пейсы. Додик при смерти валялся в околотке, а его отец рвал на себе волосы и рыдал — от сожаления, что его сын не умер, что хоть как–то искупило бы срам, который он навлёк на всю семью…
А ведь если сделать то, о чём думал он… нет, его, конечно, никто не изобьёт в кровь. Отец давно покоится на еврейском кладбище близ Винницы, а более никто не посмеет поднять на Яшу руку. Но — и путь назад будет отрезан. Насовсем. Не будет больше той забавной, иногда невыносимо раздражающей, но все же такой теплой родни… не будет ворчания дяди Ройзмана. Он вообще больше не скажет о нём ни слова, как будто его и не было никогда на свете. И старый ребе Гершензон, который уговаривал когда–то отдать Яшу в хейдер, будет темнеть лицом при упоминании его имени и говорить «вейз мир…».
Яша помотал головой, в который раз уже отгоняя от себя горькие мысли. Не сейчас… слава Создателю, — хоть в этом сомнений быть не может! — решать ему придется не сейчас. И, наверное, не завтра — пока что у него слишком много дел…
Микрофон–затычка в ухе ожил. В комнате скрипнула дверь, раздались стуки, шорохи, и все скрыла волна треска. Яша, чертыхнувшись про себя, принялся жать кнопки тонкой подстройки. Наконец помехи ушли и голос звучал теперь так же чисто, как если бы он сам находился в комнате, рядом с беседующими.
— Слышь, Ген, а что этот Янис… Янек… ладно, какая разница? — Что он домотался до тебя с акцентом? Мало ли в этом грёбаном Ковно русских? Не все же там поляки, в конце концов…
— Я так полагаю, он нас раскусил. И таким изящным способом дал понять, что не верит нашей легенде ни на грош.
— И что теперь? Держимся от него подальше?
— Ни боже мой. Он же приглашение своё не отменял, верно? Значит — намекает, что понял, что мы — не те, за кого себя выдаём, но готов отнестись к этому с пониманием.
То есть — он и сам такой? Это ты имеешь в виду?
— Точно. Этот Янис — коробочка с двойным дном….
Звук снова ушёл, и на этот раз звучал уже глухо, как бы Яша не колдовал с подстройкой. Видимо, кто–то из вошедших накрыл микрофон. Яша пристроил его на ножке кровати, изнутри — вот, скажем, кто–то и уселся на постель рядом с устройством, и мешает теперь крохотной штучке нормально передавать звук…
Яша вслушался, но теперь удавалось различать лишь отдельные слова. Это было обидно, и даже очень — ведь для того, чтобы получить возможность поставить прослушку в комнате студента Лопаткина, ему пришлось вытерпеть нуднейший урок по латыни — и еще придётся. Чтобы без помех, своим, проникнуть в «Ад», Яше пришлось договариваться о частных уроках с одним из проживающих этажом выше Володи Лопаткина студента — и исправно посещать занятия, выкраивая возможность по дороге туда или обратно, как бы невзначай завернуть не на тот этаж, найти нужную дверь…
Студент, взявшийся подтягивать Яшу по латыни, оказался словоохотливым; от него молодой человек узнал, например, что студент Лопаткин (пользующийся даже здесь, в в «Аду» устойчивой репутацией больного на голову и смутьяна) потратил немалые деньги, лишь бы снять именно ту комнату, где всего несколько лет назад собирались студенты–нечаевцы, а еще раньше — каракозвоцы, члены кружка «Ад». По мнению Яши, это было несусветной глупостью, но студент Лопаткин видимо, полагал иначе. Конечно, что взять от кокаиниста! У Яши теперь было особое отношение к людям, предающимся этому пороку — слишком много друзья из будущего рассказали ему об истинной цене кокаинового дурмана. Так что от Лопаткина особо разумных действий ждать, пожалуй не приходилось.
Но Геннадий? Неужели он, человек совсем другого времени, не понимает, что «Ад», как и соседствующие с ним «Чебыши», давным–давно профильтрован агентами жандармского управления — и являться сюда, лелея какие–то противоправные замыслы — это всё равно, что встать под самый яркий фонарь и кричать: «Вот он я, ловите»! А теперь еще и эта «благотворительная вечеринка»! Да Яша готов был выпить пузырёк чернил, если на ней не окажется самое меньшее одного шпика! И тем не менее, гости из будущего наперебой обсуждали предстоящий визит. Да уж, умники… на таких людях земля держится. Когда они в неё зарыты.
А может они не задумали ничего дурного? И интерес Геннадия к житию московских студентов и правда, носит (как уверял когда–то Яшу Николка) чисто научный характер? Ну, скажем, пишет этот Геннадий какую–то книгу, посвященную московскому студенчеству… так и что ж в это такого? Тогда наоборот, понятно, почему он ходит в такие места
Нет, это слишком уж хорошо, чтобы оказаться правдой. Яша ни на секунду не верил Геннадию — особенно после того, как он попытался обмануть Ольгу и выманил у неё Бусинку, открывающую проход в прошлое. Раз так — значит и цели у его (ну и, понятное дело, у всех его сообщников) могут быть лишь самые злодейские. И, значит, ему, Яше, еще предстоит в этом разбираться. «Вырванные годы» [12], как любила повторять покойная житомирская тётя Циля…
Да, ведь еще надо не забыть зайти к Гиляровскому — пока репортёр еще не забыл о нём! Такая удача выпадает нечасто и Яков не собирался упускать шанса поближе сойтись с одним из самых известных московских журналистов. Такие связи, знаете ли, дорогого стоят, особенно на том поприще, которое он для себя выбрал.
А эти шлемазлы, значит, всё–таки решили идти на ту вечеринку? Яша повеселел и принялся обдумывать, что он предпримет в связи с этим обстоятельством.
10
Хейдер — начальная еврейская школа. Меламед — учитель хейдера; как правило, он же — его содержатель.