— Нет проблем.
Маша залезла под одеяло и прильнула к его груди. Свет погас и тонкие пальчики скользнули по телу.
— Ты все еще дуешься?
— Нет, но больше так не делай, — улыбаясь, ответил Андрей, чувствуя, как ручка скользит ниже по животу. — Я серьезно. Мы не настолько богаты, чтобы так транжирить деньги и… ох… люблю тебя.
— И я тебя, милый, — прошептала Маша, целуя его в губы. — И я тебя.
***
Лиза тревожилась. Гамак, что Андрей поставил для Павлика выглядел совсем уж не надежным. Красивый, с цветочками и машинками, но эта арматура… эти торчащие штыри заставляли материнское сердце сжиматься в предчувствии беды. Они даже не оббили железо поролоном!
Она долго сомневалась, но все же вышла из квартиры. Терзаемая противоречивыми чувствами, она убедила себя, что должна поговорить обо всем с Андреем. Ребенку столь нежного возраста нужна забота и умеренность, а не вся эта уродливая шумиха с интернет блогингом. Павлик — такой талантливый малыш!
У самой двери она остановилась, чувствуя волнение. Разговор с Андреем предстоял сложный. Он — буйный мужчина, а ссорясь с ним можно поругаться и с Машей. Наверное, единственной по настоящему близкой подругой.
Мысли Лизы прервал скрип открывающейся двери. В лицо пыхнул аромат яичницы с колбасой и горячего кофе, будто вынося на крыльях Андрея. Тот улыбался, поправляя сумку. И тут их взгляды соединились, и улыбка слетела с лица Андрея, точно иссохший лист с мертвого ноябрьского сухостоя.
— Андрей, надо поговорить, — набравшись смелости начала Лиза. — Про Павлика…
— Слушай сюда, — прорычал Андрей, наступая. Лиза попятилась, чувствуя, как волосы встают дыбом. — Держись от моей семьи подальше, шлюха поганая. Или я тебе башку нахуй проломлю — не посмотрю, что баба. Поняла?
Она не отвечала, глядя на сжатые до побеления кулаки. От него исходила дикая угроза, искренняя, неподдельная опасность, лишившая Лизу дара речи.
— Кто там, зай?! — крикнула Маша.
— Никто, — резко ответил Андрей, едва сдерживая ярость. Он повернулся к Лизе и почувствовал волну горячего наслаждения, растекающегося по венам при виде страха на ее лице. Обида за друга и злоба на то что она посмела даже заговорить с ним подмывали на расправу. Сдерживаться было так тяжело, что дрожали поджилки. — Если я тебя еще хоть раз у нашей двери увижу — тебе пиздец. Ты поняла меня? Поняла?!
Лиза медленно кивнула.
— Съебалась.
Лиза вернулась в квартиру и, тяжело рухнув в кресло, зарыдала. По-настоящему, сдавленно и горько. Руки и колени все еще дрожали, остатки страха трепали сердце. Тоненькая ручка дочери дернула за подол платья.
— Мамочка, что с тобой? Почему ты плачешь? Тебя кто-то обидел?
— Н-нет, Оля, — сдавленно ответила Лиза, глядя на чистое, светлое личико дочери. — Все хорошо. Иди поиграй в куклы.
— Мама, я не играю в куклы с семи лет, — надула губки Оля.
— Д-да, да, я знаю, доча, — ответила Лиза, улыбаясь. — Все равно, мама хочет побыть немножко одна. Иди, поиграй.
— Лааадно, — протянула девочка. — Все равно хотела.
Оля скрылась, и слезы вновь хлынули из глаз, оставляя блестящие ручейки на щеках. Почему мир так жесток? Почему люди так зацикливаются на обидах и готовы проклинать друг друга ради нелепой гордости? Да, она поступила ужасно, но ведь не она разрушила семью? Она всего лишь один раз ошиблась, поддалась слабости и изменила.
А он? Разве он не изменил ей, изменившись? Ленивое тело на кровати, бесконечная щетина и едкий перегар. Постоянное желание секса, короткого и вялого как давно потерявший силу член. Он перестал говорить ей слова любви, перестал видеть в ней женщину, перестал быть мужчиной, которого она когда-то любила. За которого была готова умереть. Обезображенная ленью и пьянством пародия на Валеру — дурной пример для дочери, источник страдания для жены. И каждый день — серый и душный, словно в железной клетке. Она прощала ему все, а он? И из-за одной ошибки он разрушил семью, да еще и выложил видео с ней и… с ним в интернет. Она умоляла его простить, клялась, что больше не предаст. Полазала в ногах, но он все равно ушел. Не дал и одного шанса все исправить — значит никогда не любил. Ни ее, ни дочь.
***
Благородный рыцарь сразил зверя и теперь торжествовал победу над всем плохим на земле. Павлик играл сосредоточенно, полностью уходя в мечты и фантазии, оживляя игрушки. Среди дорогих кукол, машинок, самолетиков, цветных раскрасок он творил свой собственный мир. Мир, где жучит ручеек и птички порхают, пролетая сквозь перистые облака. Нежась в сиянии золотистых лучей улыбающегося солнца. И он был там героем, спасающим мир наравне с его любыми супергероями.
— Бах! — крикнул мальчик, стреляя из игрушечного пистолетика в камеру. Папа не дал пульки, но воображение нарисовало грохот выстрела и разлетающиеся осколки пластика. — Мама! Мама, я ковбой! Иди, посмотри! Мама!
— Я занята, зайка! — крикнула Маша из соседней комнаты. — Чуть позже подойду. Поиграй пока без меня, хорошо?
Павлик грустно вздохнул и бросил искрящийся взгляд на гамак. Весь день он качался на нем, падал, смеялся, снова залезал, представляя себя воином, штурмующим город врага. Отважно взбирающимся по лестницам под градом стрел и копий. Воображение захватило Павлика. Он схватил лежащий на полу пластмассовый мечик и полез на сетку. Хотелось встать во весь рост и, точно игрушечный солдатик из его коллекции, поднять меч вверх, призывая силу Солнца!
Павлик полез, путаясь носочками в сетке. Воображение полностью покорило, пальчики цеплялись за арматуру, помогая ногам подниматься все выше и выше по сетке. И вот, великий герой покорил стену и, едва удерживался на сетке. Носочки скользили, он едва не падал и алый глаз камеры сосредоточенно следил за его триумфом.
— Я — герой! Я…
На детский планшет пришло обновление. Маленькое сообщение, принесшее с собой звонкий и озорной смех и бой барабана. Паша отвлекся, вздрогнул и левый носок скользнул по капрону. Паша раскрыл рот, понимая, что резко летит куда-то влево, путаясь в сетке. Край глаза уловил приближающееся серебристое сияние стальной арматуры — железного кольца, фиксирующего сети гамака.
«Я — герой!»
Громкий звон и прекрасный мир рек, птиц и солнышка, мир героев и отваги погас.
— Павлик, ну что там… О Господи Паша! Господи!
Акт III
Андрей стоял посреди комнаты будто пьяный, все еще сжимая телефонную трубку. Не хотелось сидеть, не хотелось раздеваться. Вместо мыслей — белый шум, лишенный смысла. Стоило хоть на миг перестать смотреть в стену, как в память вставали холодные, полные осуждения глаза врача.
Больница. Вонь лекарств, тухлой каши и доживающих последние годы стариков. Обшарпанные стены, люминесцентные лампы на потолке, горящие через одну и плакаты «Здоровье», больше похожие на горькую насмешку. Кругом скрюченные, сгорбленные, безобразные, чахлые — обреченные. Но он видит только папку в руках у высокой, худощавой женщины в белоснежном халате, с зеленовато маской на лице.