Легкий шорох заставил ее обернуться. Панель стенной обшивки скользнула в сторону — перед ней стоял Эфраим.
Быстро подойдя ближе, он оказался лицом к лицу с девушкой и улыбнулся:
— Извините, я вас напугал. Нам нужно поговорить — так, чтобы никто не знал. Другого способа не было.
Маэрио покосилась на дверь:
— Хорошо бы закрыть засов — а то нас застанут вместе.
— Верно. — Эфраим закрыл дверь на засов и вернулся:
— Я о вас думал. Не могу вас забыть.
— Я тоже о вас думала — особенно с тех пор, как кайарх завел разговор о тризме.
— Должен вам кое-что сказать. Как бы я ни хотел, чтобы вы жили со мной под одной крышей, с тризмой ничего не получится, потому что эйодархи не намерены отдавать Дван-Джар и готовы сражаться, чтобы его отстоять.
Маэрио медленно кивнула:
— Я так и знала... Но я больше нигде не хочу жить! Что мне делать?
— Пока ничего. Мне придется готовиться к войне.
— Вас могут убить!
— Надеюсь, до этого дело не дойдет. Дайте подумать. Вы готовы бежать со мной — сбежать из пределов?
Маэрио затаила дыхание:
— Куда?
— Не знаю. Того положения, какое мы занимаем здесь, у нас нигде больше не будет. Возможно, нам придется зарабатывать на жизнь!
— Я поеду с вами.
Эфраим взял ее за руки. Она задрожала и закрыла глаза:
— Эфраим, не надо! Вы снова потеряете память!
— Маловероятно, — он поцеловал ее в лоб.
Маэрио ахнула и отшатнулась:
— Я не чувствую под собой ног! Все увидят, что я не в себе!
— Мне пора. Не торопитесь, успокойтесь. Потом приходите в парадную гостиную.
Эфраим вернулся по мерк-ходу в свои покои и переоделся в церемониальный костюм. В дверь постучали. Эфраим взглянул на часы — Рианле, так рано?
Распахнув дверь, он обнаружил Бехараба, нового старшего камергера:
— Да, в чем дело?
— Простите, ваше могущество! Под стенами замка несколько туземцев. Они желают говорить с вашим могуществом. Им объяснили, что вы отдыхаете, но они не уходят.
Эфраим проскочил мимо камергера, вихрем спустился с лестницы и пробежал со всех ног через приемный зал и внутренний двор, заслужив надменное изумление Сингалиссы, чинно беседовавшей во дворе с эккордским эйодархом.
Под террасой стояли четверо фвай-чи — облезлые красновато-бурые ветераны «дороги жизни», все в лохмотьях и клочьях дрожащего на ветру ворса. Два лакея, отворачивая брезгливо вытянутые лица, пытались их вытолкать. Когда Эфраим появился на террасе, обескураженные фвай-чи уже собрались уходить.
Сбегая по ступеням, Эфраим жестом приказал лакеям отойти:
— Я — кайарх. Вы хотели меня видеть?
— Да, — сказал один фвай-чи, и Эфраиму показалось, что он узнал сутулого пилигрима, говорившего с ним на отроге Шорохов. — Ты сказал, что не помнишь уговора. Уговора с кайархами о Дван-Джаре.
— Это правда. Ко мне приехал кайарх Эккорда. Он требует, чтобы я отдал Дван-Джар.
— Ничего не отдавай. Он слишком многого хочет. Возьмет Дван-Джар, захочет еще и еще. Захочет, чтобы мы утоляли его... алчность.
Фвай-чи протянул Эфраиму небольшой пыльный флакон, наполовину заполненный темной жидкостью:
— Твоя память заперта. Ее уже нельзя открыть... никакими ключами. Выпей это.
Эфраим взял флакон и с любопытством рассмотрел содержимое:
— Что со мной будет, если я это выпью?
— Вещество тела содержит память. Вы зовете ее... инстинктом. Я даю тебе лекарство. Оно соединяет... клетки тела. Клетки обмениваются памятью. Все. Даже запертые. Открыть запертые клетки нельзя. Можно... расплавить решетки. Ты выпьешь лекарство? Или боишься?