Члены делегации сбегали со скучных пленарных заседаний. Через булыжную обкаканную пьяццу Сан Марко. Сизари с фырканьем взлетали из-под ног. Дальше - через горбатые мостики - в узкие улочки. Туда, где магазинчики, где суета; где представления уличного бродячего цирка; где клоунов, разодетых Пьерро, подбрасывают в воздух тряпичными куклами. Хохоту было видеть, как скакали доктора наук зигзагами от витрины к витрине. На одном стекле наискосок белилами было намалевано приглашение - Все для русских моряков! Дешевизна сумашедшая.
Фофанова приценивалась на международном языке жестов и междометий, выбирала.
Купила кое-какие мелочи специально для Санечки. Сначала - глянцевую книжку-раскладушку с замечательными цветными фотографиями... (Только как ему передать? Вопрос. Ничего, потом, на месте придумаем.) Так так приятно было покупать подарки любчику - галстук, потом, с гондолой, брелок для ключей...
Своего Санечку Мария Петровна сейчас же узнавала в каждом ангеле соборной мозаики, в кудрявой бронзе, на фресками расписанных стенах.
Однажды ночью в гостиничном номере Марию Петровну охватил ужас. Вдруг, пока она здесь по Венециям прогуливается, там дома по головотяпству, по недосмотру нашему возьмут и выкинут Санечку из родной страны! И сделать ничего отсюда нельзя, из такой дали-далекой. Разругала себя последними словами, губы кусала от беспомощности. С тех пор не могла дождаться конца проклятого симпозиума. В самолете сидела - всё о Санечке думала. Физически чувствовала, что с каждой минутой к нему и к Москве-столице приближается. Домой возвращаться - это всегда как магнитом тянет. Одним словом, переволновалась, перегорела.
Когда в Шереметьево в такси садилась, вдруг Фофанова ясно и совершенно неожиданно для себя постановила следующее: - А вот, как если сидит, терпеливо ждет ее на месте голубчик Санечка, так тому и бывать! Сама себе поверить не могла, что до такого додумалась. Решила точно - приходит на службу - тут же собственноручно пишет ему разрешение на выезд. - Оставьте человека в покое, - корила кого-то Мария Петровна. Свободу Александру Клепику! Пусть Санечка Венецией сам полюбуется! Тут же, как только приняла окончательное решение, волна благодарности затопила ее сердце; запела душа. Вот, что значит - жертва во имя любви. Отдается сторицей.
Такси летело по Ленинградскому проспекту. Вдоль шоссе приветствовали Фофанову освещенные зябким утренним солнцем дома. Знакомые все места. Слева -серая башня, там подруга живет с семьей, справа -много раз бывали, выпивали, а - вон еще балкончик интимный знакомый... О нем умолчим. Радио в Волгё у таксиста играло вовсю, по-московски акая - МАс-квА мАя! Стра-нА мАя! Ты сА-мая люби-мА-я! Или это сердце Марии Петровны пело от радости домой возвращаться . Она опустила окошко машины, чтобы утренняя свежесть умывала лицо. Хорошо! Она, загодя, остановила такси в прохладной тени углового переулка. Вышла с удобной, совсем не тяжелой спортивной сумкой через плечо; поежилась, потерла еще заложенные после самолета уши. Слабо слыша свои шаги, бодрой походкой прошагала на освещенный солнцем тротуар, по которому уже спешили утренние толпы. И тут - попс! В ушах пробило звук.
Даже не так. Сначала, еще в тишине, - перед Марией Петровной, буквально рядом с нею, откуда-то из-за пестрой толпы на краю тротуара, - вылетел вверх человек.
Как из кустов спуганная птица. Как венецианская кукла Пьерро. Взлетел, завис косо, будто крыльями взмахнул руками. И только затем в ушах Марии Петровны заскрежетали автомобильные тормоза; раздался удар и посыпалось стекло.
С криком - Санечка! - Мария Петровна бросилась через толпу, растолкала, прорвалась к бензиновой с кровью луже, к сбитому человеку, лежащему на земле.
Его выкинуло с проезжей части, отбросило аж к фонарному столбу. Одна такая смелая, Мария Петровна оттянула его на мягкий газон, устроила поудобнее.То был их ЖЭКовский водопроводчик, починяла, мастер на все руки. Он, бедный, тихо стонал, матюкался, когда к перекрестку подъехала скорая; пошли санитары.
На следующий день Клепик почти случайно обнаружил в своем почтовом ящике, обычно пустом, открытку. К стеночке прилепилась. Жалкий кусок серой бумаги с неясным штемпелем.
- Разрешение на жизнь, - сказал себе Клепик. Получив выездную визу, он улетел на первом же самолете, на который удалось достать билет. Предварительно, конечно, отстояв последнюю свою советскую очередь в авиакассах на Фрунзенской набережной.
Часть Вторая Прошло пятнадцать лет. Сменились декорации. Страны не стало. То был уж не фокус - уехать из отсутствующей державы (только ленивый не ехал); фокус был въехать в какую-нибудь страну, заметно присутствующую. Надзор над эмиграцией утратил былую важность.В слове ОВИР ударение делалось не на 'В' - виза, но на'Р' - регистрация, потому что никто уже не решал там человеческих судьб, всего лишь регистрировали своевольное перемещение населения по земному шару. Продырявилась, советская мешковина; просыпалась из нее труха; просо, крупа и семечки змейками растеклись по всем сторонам - туда, где харч пожирнее и где предел еще не успели поставить.
Расторопные офицеры МВД пооткрывали на стороне фирмы Пинкертона на предмет секретного слежения по спецзаданиям, а также для частного телоохранительства для банкиров и бизнесменов. Сначала Фофанова подключалась к акциям сослуживцев, подрабатывала на хлеб с маслом в новых сыскных заведениях, но вскоре почему-то оставила это дело. Честно сказать, Мария Петровна особенно не тужила о переменах, о том, что сплыло и чего не вернуть. Страна не та, и она не та.
Пятнадцать годков для женщины - срок на полную катушку. Много и многие разошлись по земле и в землю ушли за эти годы. Давно еще, раньше всех, мужа Аркадия похоронила. А недавно лучшую боевую подругу - Лерку Венецианову прирезали кухонным ножом. И где! На верхатуре у лифта, в ее собственном подъезде, оснащенном кодовым специальным замком. Целую ночь Леркина кровь с этажа на этаж капала. Никто до утра дверей не открыл.
Затем, совершенно не вовремя (бывает ли по-другому?), у Фофановой обнаружилась угрожающая болячка по женской части; что обыкновенно происходит, но с другими людьми, не с тобой. После многочасовой операции в Боткинской, Мария Петровна отходила с трудом, двинуться было больно. Рана была, что называется, ни самой посмотреть, ни другим показать. Пришлось изловчиться Марие Петровне смотреть телевизор через ручное зеркальце. Равнодушно смотрела все передачи подряд -лишь бы забыться. Однажды оживилась, когда в какой-то постановке герой ей живо напомнил Санечку и манерам и илицом. Странно, казалось, что о нем давно и думать забыла. А тут вспомнила, и - вскоре пошла на поправку.
Выписавшись из больницы и поразмыслив, подполковникФофанова взяла пенсию, которая даже плюс погоны, выходила очень даже смешной по нашим нынешним русским деньгам, то есть по этим их долларам, зеленым, змеиным. Все чаще Мария Петровна неделями сидела у себяв Крюково, остервенело копалась на огороде. Не зря говорят, что с возрастом человека к земле тянет. Земля есть наша основа и почва, при всех властях, во все времена. Поражаясь сама себе, Мария Петровна зелени насажала, не столько ирисов с гиацинтами, сколько целебных трав, заветных. У нее в темном погребе, в темных бутылках из-под портвейна настаивались на водке секретные смеси, в которых репейник и черемша, ревень и гвоздики...Необыкновенно пристрастилась Фофанова принимать это зелье в строго определенные часы.