— Муж мой, видать, из полоза в соловушку перекинулся, — фыркнула Алена, — как поет!
Но видела я, что приятно ей, да и кому не приятно бы было?
— А что надумал-то, Кащей Чудинович? — поторопила я.
— Есть чародей один, — сказал он хмуро, — на острове большом Гран-Притании. Нраву тяжелого, кровной волшбой занимается, в любого зверя может оборачиваться, все растения по именам знает и волшебные зелья варит.
Я как про землю гранпританскую услышала, и про нрав поганый, поинтересовалась с предчувствием нехорошим:
— Не Мерлином ли его зовут, Кащей Чудинович?
— Мерлином, — удивился царь подземный. — Ты откуда про него знаешь, Марья?
Вздохнула я, и все им рассказала — и про сватовство, и про то, как обидел он меня.
— Он это, он, — подтвердил Кащей, — глаз зеленый у него от деда, волшебника, а черный — от девы озерной. Им он проклятия видеть может. Слыхал я, что удалось сварить ему зелье чудесное, семь капель которого любое проклятье снимает. Десять лет он над ним бился, еще когда мы с ним в одном юниверситетусе волшбу изучали у чародея Ибн Хоттаба.
— Так, может, отдаст тебе по старой дружбе? — обрадовалась Алена. — Или хотя бы продаст?
Кащей головой покачал.
— Говорю же, характер препоганый, да и в ссоре мы с юниверситетских пор. Дружили мы крепко, но и соперничали, спорили по мелочи всякой. А потом разошлись пути наши. Чванлив уж больно оказался, а уж гордыни-то до небес.
— Кого-то я узнаю, — прошептала Алена смешливо, а когда муж взглянул на нее, рот зажала. — Ой, молчу, молчу! А что ж вы не поделили-то?
Царь подземный взгляд отвел и бурчит:
— А тебе того, любимая жена моя, знать не надобно.
— Бабу какую-то! — догадалась Алена. — Ах вы ж… И что? Его выбрала?
— Да какое-там, — хохотнул царь, — к Тритону женой ушла.
— Утопла, что ли? — шепотом уточнила я.
— Жива, — отмахнулся Кащей. — На острове Атлантида живет, жемчуга носит, детей Тритону рожает. Он тоже разнообразие любит, не только мавок да русалок морских привечает.
— Это кто тут еще разнообразие любит? — сурово поднялась с лавки Алена.
— Я, но только в яствах, которыми ты меня угощаешь, — обнял ее Кащей, и я чуть не прослезилась. — Так что не отдаст добром мне зелье Мерлин, и в замок свой не пустит. Поссорились мы, по молодости и горячности слов друг другу злых наговорили, а потом отец мой и брат старший в битве с великанами погибли, вот и пришлось мне из юниверситетуса уходить, корону примерять. Так и не помирились. Разве что, — задумался Кащей, — послать бояр и волшебников моих к нему с подарками и вестью, что долг я хочу вернуть? Есть в сокровищнице моей яйцо жар-птицы, найти его труднее, чем туман сетью поймать. Не устоит он, согласится!
Зачаровал Кащей батюшку так, чтобы семь седьмиц ему как одна ночь пролетела, без еды, питья и нужд прочих. А пройдет семь седьмиц — и умрет он, если проклятие не снимем.
Позвали меня родные к себе — негоже мол, Марья, тебе одной оставаться, а с батюшкой под чарами не случится ничего.
— Не одна я, — говорю, — челядь батюшкина есть, и за ними пригляд нужен, да и дружина верная тут сидит, охраняет. Не случится со мной ничего, не волнуйся, Кащей Чудинович. Ты иди, иди, не тревожься за меня, поскорее посольство отправляй, чтобы проклятье снять.
Ушли они с Аленой в царство подземное, к деткам да делам царским своим. Алена на прощание меня обняла, батюшку поцеловала. Я плачу, а ему хоть бы что — лежит, сопит во сне и даже всхрапывает, как богатырский конь. Хоть кому-то сейчас хорошо и спокойно.
Глава 3
Неделю я проходила в тоске глухой и слезах. Все делаю как раньше: по воду хожу, лошадям корма даю, обед варю, ковры тку, вышиваю, а на душе с каждым днем все тяжелее. Соседи мимо ходят, шепчутся, что кончилась удача-то Якова Силыча. И хоть батюшку в селе уважали, но все больше стали дом наш обходить, а меня на улице встретят — так на другую сторону переходят. А вдруг заразно это, проклятье, вдруг и они удачу потеряют?
Одна радость — как разошлась весть, что батюшка под проклятье ведьмино попал, и женихи попропадали. Раньше-то один через ворота заглядывает, другой стучит, третий воды испить попросит, а теперь тишь да благодать.
Через семь дней снова явились в терем наш Кащей с Аленой. Кащей злой, громы и молнии мечет, а Алена его успокаивающе по плечу гладит.
— Отказался он бояр моих и волшебников на земли свои пускать, — наконец, проговорил Кащей. — Те только к его замку направились, как срослись перед ними деревья, сучьями переплелись, и ворон громадный навстречу вылетел. «Никогда!» трижды прокаркал и обратно улетел. Говорю же, поганый у Мерлина нрав, и слуги поганые. Уж и птицей к нему долететь пытались — а напали вороны, отогнали, и лесным зверем добраться — нечисть лесная чуть не разорвала, и через зерцало волшебное дозваться, так зеркало то кукиш показало и трещинами пошло.
— Злопамятный он, видно, сильно, — вздохнула я тяжело, шутки свои вспоминая.
— Я оскорбление проглотил, вторично послал бояр моих с посольством и дарами, так он бояр хоть в замок и пустил, но в лягушек превратил и обратно мне в сундуке хрустальном, водой заполненном, прислал. Еле я их расколдовал.
— Так что же нам делать, как батюшку выручать? — всхлипнула Алена. — Может, мне с посольством съездить? Не злодей же он жене мужней, матери двоих детей, «никогда» кричать и в лягуху обращать!
— Не пущу я тебя, — отказался Кащей зло, — не по рангу моей жене, царице подземной, на поклон к колдунишкам мелким ходить!
Алена рот открыла, на лицо непреклонное мужа посмотрела и закрыла со вздохом.
— Я просить пойду, — сказала я глухо, — по глупости моей ведьма батюшку околдовала, мне его и выручать. Попрошусь в услужение к колдуну, за зелье, сколько запросит, отработаю. Только надо мне, Кащей Чудинович, внешность поменять. А то узнает и точно на порог не пустит: обиделся он сильно на шутки мои при сватовстве. А если будет лицо другое, так, может, удастся зелье у него выпросить.
— Да что ты, Марьюшка, — ахнула Алена, — куда ты одна пойдешь?
— Опасно в лесах тех, — Кащей на меня так оценивающе поглядел, — зверей вокруг его замка много диких, охраняет границы нечисть всякая, а в лесу дремучем год блуждать можно и к людям не выйти. Хитростью к нему проникать придется.
— Я, может, и не хитра сильно, — твержу упрямо, — но в лесу мы с Аленой сызмальства бродим. Не может быть, чтобы и там ни тропиночки, ни таеночки к его замку не было. От зверей на дереве спрячусь, а нечисть угощеньем задобрить можно, а то и на помощь призвать.
Говорю, а у самой поджилки трясутся: куда ты пойдешь, Марья, да ты на дерево-то забраться не успеешь, волка увидишь и сомлеешь от страха!
Алена посмотрела на меня, видит, что бесполезно отговаривать, и только головой покачала.
— Страшно мне отпускать тебя, Марья, но, видно, делать нечего. Даст Бог, так получится у тебя то, что у волшебников и бояр не вышло.
Кащей гребень мой деревянный взял, что-то над ним пошептал и мне протянул.
— На, — говорит, — воткни в волосы, да смотри, не вынимай. Поменяет облик он тебе так, что никто узнать не сможет.
Я гребень над косой воткнула, к зеркалу подбежала — смотрит на меня из зеркала девка белобрысая с носом-картошкой и губами как вареники, сама тощая, глаза серые, брови-ресницы белые. Точно никто не узнает!
— Вот тебе еще подарок, — Кащей мне фигурку коня деревянную на бечевке протянул. — Надень на шею оберег этот. Им ты коня подземного из конюшен моих царских вызвать сможешь. Сейчас донесет тебя конь-огонь до границ леса Мерлина. До замка не сможет — вороны колдуна его мигом приметят и днем, и ночью. Живет у границы леса ведьма одна, нашим Ягам родственница. Скажешь, что я тебя надоумил, не обидит она тебя. А если службу сослужишь ей, глядишь, и поможет на земли колдуна проникнуть. Не любит она Мерлина больше, чем гостей незваных, говорит, глумлив сильно. А если встанет тебе нужда домой вернуться, трижды вокруг себя обернись и трижды ногой топни. И скажи «Стань передо мной, как лист перед травой». Конь перед тобой и появится.