- Зоенька, ты думаешь, я пьян? Вздор!.. То есть... я пьян, конечно, но не в этом дело. Это не от водки, поверь, я пьян от счастья... Ты только не смейся...
Потом я говорил еще: о чистом воздухе, о лесе за рекой, о березе на утесе, об однорогой корове... Зойка сидела, слушала, с трудом сдерживая улыбку.
- Я счастлив, хотя недостоин счастья такого, в высшей степени недостоин. А мне плевать с пожарной каланчи!.. Ясно?.. Я внятно выражаю мысли?
- Внятно. Ты закусывай.
- Я дружбу мужскую выше всего ставлю в этой жизни. Ведь у Захара в груди не кровеносные сосуды, а голубка неокольцованная. Любит он тебя, с самого детства любит, а ты на него - ноль внимания! Ты только люби его, а я тебя за это щас поцелую. Правильно?
Зойка от моего поцелуя уклонилась.
- ... Я понимаю, тебе, может, до лампочки его чувства... Извини, я стыжусь своей болтовни. Но послушай, как поет сверчок!! И разве можно не любить Захара, когда он такой... такой искренний?!
И в этот момент (почему именно в этот? - неизвестно; но как-то сразу стало ясно до предела) я неожиданно понял, что сегодня ночью, в полнолуние, мне необходимо быть на заброшенном кладбище.
- Понимаешь, Андрей, - начала Зойка, - я очень хорошо отношусь к Захару, но это... не любовь...
Я как-то сразу вылился весь, опустел и сидел совсем угнетенный и измученный. Вроде зараз разменял я свою душу на гнутые пятаки. Мне нужна была зарядка, нужен был заброшенный погост.
- Извини, Зой, я пойду. Пора.
... Я шел по полю и уже совсем по-другому смотрел на цветы иван-да-марья. Вот - нашла Марья своего Ивана, и расцвели два цветка, красный и синий.
Солнце клонилось к западу, и окружающая красота очаровывала. Усевшись на траве как раз на том месте, где, по моим расчетам, век назад находилась церковь, я залюбовался природой и сам не заметил, как уснул...
Проснулся я от какого-то шума, поднял голову и... чуть не захлебнулся от неожиданности белым туманом. Лежал я в метре от разрытой могилы..
Шум повторился. Он исходил из могильной ямы.
Вдруг белые от тумана пальцы убиенной легли по краям могилы. Марья поднимала тело. Голова ее под своей тяжестью и под тяжестью волос была запрокинута назад. Ужасно при этом зияла рана на шее!
Я бросился бежать прочь, но споткнулся и упал лицом в землю...
Очнулся я от того, что на мои плечи легли чьи-то руки. Перевернувшись на спину, я увидел лицо Марьи.
- Ваня... Ваня... - шептали ее губы, и при этом вздрагивала перерезанная аорта.
- Ваня... вставай, - шептали ее губы, и при этом падали из глаз ее теплые слезы.
- Я не Иван... Ивана убили... Он тебя не обманул... Он в реке... В реке... - бормотал я, погружаясь в забытье. - Я не Иван... Ты не ищи его... - бредил я, находясь уже по ту сторону сознания.
Есть трава на земле, именем иван-да-марья. Та трава всем травам царь...
Мятая медная кружка с брагой стояла на столе. За столом сидел Яков и мерно раскачивался. Он тупо глядел на кружку и мычал: "Маа-а-а-арья... Ма-а-а-а-арья..."
Вчера он вернулся из города и узнал, что Марья ему не принадлежит. Уже не принадлежит.
Ах, как он напился! Бегал с топором по селу в поисках обидчика, а того уже и след простыл.
Беги-беги, да не зашиби ноги!
Кап-кап-кап, - падали капли в сливной таз - подтекал рукомойник.
Навалилось вдруг горе большое и нещадное, и не хватает сил поднять его, из-под него выбраться.
"Она уже никогда не будет моею", - непроговариемо языком это было. Слишком ужасно, чтобы быть правдой. Но все же...
Яков выпил брагу, снова наполнил кружку.
Казалось, он любил Марью с самого ее рождения. Она росла на его глазах. Яков отмечал, что Марья с каждым годом становилась все красивее и красивее, и он ждал, когда она войдет в лета, чтобы сыграть свадьбу.
Этой весной они вместе гуляли у реки, и Яков мечтал, что, когда луг высохнет и согреется, они вдвоем будут бегать по нему босиком. Марья что-то рассказывала своим ручьистым голоском, а он, Яков, хотел только одного узнать туготу ее губ...
"Зачем?! - думал Яков. - Зачем я отправился в город? Был бы я в селе уберег бы ее".
Кап-кап, - что-то капало.
"Эх, Марья! Насмерть ранила..."
Еще в городе приснился Якову сон: идет он по полю, а конца и края ему нет. И слышит он мужской смех, издевающийся и наглый. Вроде как над ним смеются. Оглядывается он, оглядывается, а понять не может, откуда смех доносится. Посмотрел вверх и видит: скачет по небесам Юнона - кобыла, околевшая несколько лет назад. Язык у нее, как у борзой, набок вывалился синий такой, мерзкий; а зубов нет, ни единого зуба. И сидит на кобыле верхом Марья, а с нее кровь капает красными ягодами. Кричит он, зовет Марью, а у той глаза - как у утопленницы - неживые. И смех откуда-то, наглый мужской смех...
Яков выпил еще.
Рядом с кружкой на столе находились очиненное воронье перо и разведенная в чашке сажа. Еще утром неграмотному мужику, который никогда не держал в руке пера, - Якову захотелось нарисовать портрет Марьи.
Он подошел к божнице и взял с нее большую, переплетенную кожей книгу. Это была минея.
Расстегнув замочки и пролистав книгу, Яков вырвал из нее лист, который с одной стороны был чистым.
"Эх, Марья, Марья", - прошептал он. Его терзала необъяснимая смесь чувств к ней: близости и недоступности, притяжения и отталкивания, обладания и утраты. Казалось, все это поселилось в нем и каленым излучением жгло грудь, выжигая всякие другие чувства.
Яков сел за стол, окунул перо в черную массу и первый раз в жизни принялся рисовать... Марью.
Есть трава на земле именем иван-да-марья Та трава всем травам царь Кто рассудком рушится тот пусть носит ее при себе
И дождались Иван да Марья свадьбы своей Сказал Господь
"Дабак иш б'ишто в'хаю льбасар эхад"**
И сходит Иван с лошади а поезжане выводят Марью из саней и восходят на паперть а там уж дорожки до алтаря расстелены Это еще не галерка мы бываем счастливыми и парим в облаках но небо уходит а мы остаемся И стоят Иван да Марья в церкви на дорожках на зенденях да на киндяках Выходит же к ним священник в епитрахиле и фелони да со скуфьею на главе Вот же объявился в селе наемный парень и никто не знает как произошло а полюбили Иван да Марья друг дружка любовь же эта была страстной подобно молнии Божией И трижды обручаются Иван да Марья колечками серебряными и обводятся кругом святых мы же остаемся пришпиленные к земле в качестве дополнения к гербарию а хочется чтобы наоборот мы ушли а небо осталось Чем это воняет? нашатырем что ли? И венцы возлагаются на Ивана да на Марью и общая чаша с терпким виноградом подается им Вань а в оживших покойников ты веришь? А на свадьбе за столом скатерть и судки, калачик, перепечка на блюде, караваи да сыр Щасливая ты Марька такова парня приворожила У меня же душа гниет от прокаженной любви к неосуществимому освободите мою больную неутомимость душно моей душе душно выпустите ее на лужок подышать кислородом Боже как воняет нашатырем Федор же говорит