В таких невыносимых условиях на родине было просто опасно оставаться. Аязбай и обе его семьи – Бану с двумя детьми и Меиз с ее дочерью Сауле от первого брака – отправились в Сибирь, в сторону Тюмени, в поисках лучшей жизни.
Поезда были жутко переполнены, люди сидели буквально друг на друге.
– Бану сен жай отырмай, қайнаған су тауып кел. Таза ауа жутып қайтарсың. (Надо кипятка раздобыть. Бану, сходи ты, заодно и воздухом подышишь), – сказала Меиз, когда поезд
подъезжал к одной из станций недалеко от Тюмени.
Раньше на всех станциях в специальной будке можно было бесплатно взять кипяток, так как в вагонах его не было.
– Поезд көп аялдамайды. Адаспай, тезірек қайт. (Поезд стоит недолго. Возвращайся быстрее), – напутствовал ее Аязбай. Бану кивнула, и как только поезд замедлил ход, направилась с чайником в здание станции, пробираясь сквозь толпу людей.
Аязбай сначала видел ее, но в какой-то момент упустил из виду, и женская фигура быстро смешалась с общей массой пассажиров. Он, переживая, вышел из вагона на перрон, когда поезд уже тронулся. Жены нигде не было.
– Бану, Бану! – закричал Аязбай и лишь в последний момент успел вскочить на подножку набиравшего ход вагона.
Старая, облезлая собака лениво лежала недалеко от входа в здание железнодорожной станции, когда мимо нее медленно прошла женщина. Она правой рукой стянула платок с головы, и копна черных волос упала на ее плечи. Женщина не спеша двигалась по галдящему тесному перрону, и собака решила пойти за ней. Вдруг что перепадет… Женщина нашла место у окна, наполовину замазанного краской, и стала наблюдать, как медленно уходит поезд, унося с собой ее детей, мужа, его, теперь единственную, жену, все воспоминания и надежды. В руках ее был лишь один пустой чайник, и собака, потеряв интерес к этой бедно одетой незнакомке, зевнула и вернулась на свое место у входа.
Судьба Бану осталось неизвестной. Ее никто не искал. Время было суровое, смерть витала всюду и стала обыденным делом. Прибыв на место и пожив в Тюменской области, Аязбай и Меиз поняли, что положение там не намного лучше. Пробыли в тех краях они недолго. И не найдя там себе работы, через какое-то время Аязбай с Меиз вернулись домой, а в 1941 году началась война, и главу семьи забрали на фронт.
КОЗА
На складе люди работали разные – и казашки, и русские, и немки, но больше всех было чеченок. В первые дни Дикбер тайком горстями ела пшеницу, но дома были голодные матери, братья и сестры, и она быстро наловчилась засыпать холодную пшеницу прямо на голое тело в рубашку. Сверху же было надето платье, подпоясанное веревкой или ремнем. Если не жадничать, то немного зерна вполне можно было незаметно вынести «на себе». А если навстречу вдруг шел кто-то из начальства, ее быстренько вытряхивали обратно, ослабив ремень, и пшеница падала в общую кучу, не выдавая «воровку». Вот так, после нескольких попыток засыпать в рубашку зерно, холодея от ужаса быть разоблаченной, Дикбер удавалось приносить немного пшеницы домой. Дома ее варили, ели и были счастливы.
Однажды с полей и токов прибыло сильно засоренное зерно для фуража – корма для скота. Был конец смены, и Аязбай, как обычно, ходил на виду, ничто не могло спрятаться от его наметанного глаза. Но в этот раз он куда-то отошел, и его не было довольно продолжительное время. Одна из женщин, казашка, зашла на склад, многозначительно посмотрела на всех и приложила палец ко рту. В этот момент все работницы, как по команде, начали вдруг засыпать то самое засоренное зерно за пазуху, в карманы и обувь. Дикбер растерянно смотрела на них, ничего не понимая. А рядом сидящая украинка посмотрела на нее испепеляющим взглядом и прошипела: «Що ти дивишься? Набирай швидше!» Чеченка, конечно, ничего не поняла, но послушно начала засыпать зерно в свою рубашку.
– А дядя Аязбай нарочно так делает, – позже разоткровенничалась лаборантка Катя. – Когда приходит второсортное зерно для скота, он специально уходит минут на пятнадцать в свою каморку и делает вид, что ничего не видит и не знает. И ты ничего не видела и не знаешь, – вдруг многозначительно и глядя девушке прямо в глаза, строго добавила она. Дикбер даже вздрогнула, но, уже понимая кое-что по-русски, энергично закивала головой.
– А как иначе? На одних только трудоднях семью не прокормишь. Его расстрелять могут, а он людей спасает. Поняла теперь? – уже спокойно заключила Катерина.
И действительно, пригоршня простого зерна, сваренная в воде или прожаренная на плите, спасла тогда много жизней. Дикбер видела, как Аязбай брал на работу женщин сверх нормы, без трудодней. Люди шли за горсть зерна. Конечно, он очень рисковал. Если бы кто-то донес – сразу бы расстреляли, но он не упускал любую возможность помочь людям. И это постепенно возвышало Аязбая в ее глазах.