Позднее, в первые послевоенные годы, на склад вагонами доставляли жмых для скота – спрессованную шелуху подсолнечника, которая имеет маслянистый вкус. Нужно было восстанавливать поголовье скота, о людях же никто не думал. Так Аязбай раздавал почти половину состава голодным людям. Как то списывал и выкручивался…
Первым работником склада, с которым встречались все сдатчики хлеба государству, была лаборант-визировщик Катя. Симпатичная и молоденькая совсем девушка, в обязанности которой входили осмотр доставленной партии и изъятие образцов для анализа. Она определяла зерно на влажность, засоренность, запах и цвет. Если обнаруживались зараженности, лаборант-визировщик изолировала испорченные партии зерна от незараженных, таким образом строго следя за качеством пшеницы. Несмотря на свою юность (ей было всего 20 лет), Катя довольно быстро обрела сноровку в работе. Дружелюбная, радостная, весело щебетала она, летая из конца в конец огромного склада. Но в принципиальных вопросах Катя была непреклонна и твердо отстаивала свою позицию. Она стала первой, кто по-доброму отнесся к Дикбер. Благодаря ей чеченка начала учить русский язык, начиная с самых азов. «Это ЛО-ПА-ТА, это ПШЕ-НИ-ЦА…»
От нее Дикбер узнала, что из родных у Кати только тетка, которая выходила девочку во время голода. А родители умерли один за другим, когда ей было 8 лет. У Катерины получалось на все смотреть непринужденно и легко. А помогала ей в этом простая формула. Они как-то лежали рядом на огромной горе зерна, отдыхая, и Катя поделилась: «Знаешь, Дикбер, я не верю, что жизнь может р-раз и измениться так, что станет ну совсем хорошо. Иногда я прошу у него: «Боженька, не надо мне милости, не надо мне легкой жизни. Ты лучше сделай меня сильнее, чтобы я могла все выдержать».
Прошло какое-то время. Дикбер немного окрепла, благодаря зерну, которое она понемногу приносила домой и ела, привыкла к физическим нагрузкам. К ней вернулась природная живость, она старалась работать добросовестно, бралась за любой труд, проявляя всю прыть, на которую была способна в свои 19 лет. Строже всех к ней на складе относилась, как ни странно, ее же соплеменница по имени Сацита. Хмурая, молчаливая женщина, которой было лет 25-27. Но выглядела она старше. При переезде от холода и голода умерли ее дочь и отец. Муж, спасая родных, надел свои калоши детям. Одну калошу дочке, другую сыну. Детские ножки в них помещались легко, но сил доехать хватило не всем. И теперь он лежал с обмороженными четырьмя пальцами правой ноги, не в силах ходить.
«Ахьа ху лела до газа санна хьадда лелаш. Сихмало, тхо хьуна т1ехьа кхоьаш дац. (Ну что ты носишься, как коза? Не спеши так, нам за тобой не угнаться!)» – иногда устало осаживала ее Сацита. Бывало, она это говорила с некоторой злобой, не в силах смириться с постигшей их общей бедой. Но Дикбер уже было не остановить. Не только из-за того, что она была энергична от природы. Она хорошо помнила, через что пришлось пройти ей и ее родным. И этот страх не давал ей сбавлять обороты. На склад она приходила раньше всех и уходила позже многих женщин. Не для того, чтобы выслужиться, просто Дикбер всегда умудрялась находиться там, где надо было помочь. Выражение «удачно подвернулась под руку» было про нее. Женщины ее полюбили за готовность всегда подменить кого-то, кто устал или захворал. Вскоре и завскладом обратил на нее внимание. В один из дней он обсуждал с завхозом планы.
– Иваныч, скоро будем картошку садить. Но ее надо перебрать для начала. Скажи мне, сколько женщин мы можем перебросить на овощехранилище, у меня там людей не хватает? – поинтересовался Аязбай.
Завхоз прищурился, подумав:
– Ну, пяток человек я найду…
– Отбери мне посноровистее кого-нибудь. Работа там – не то что здесь, грязная, сам знаешь. Нужно таких, как эта…
Аязбай на секунду задумался, он никак не мог вспомнить труднопроизносимое для него имя.
– Иваныч, как зовут ту девушку, которая так шустро управляется с зерном, да и тебе, я смотрю, успевает подсобить?
– А-а, ну это Дикберушка. Из чеченов. Скачет, как моя кобылка, с которой я на фронте, стало быть, воевал. Молодец деваха, шустрая. Я без нее, как без рук… – тут Иваныч осекся. – Дикбер, Дикбер! – спешно крикнул он и махнул рукой. – Подь сюды, дочка.