Кели с Бату сидели, не в силах вымолвить и слова.
– Я не прошу дать мне ответ прямо сейчас. Подумайте хорошенько, я не хочу никого торопить.
С этими словами он попрощался и ушел.
Во-первых, чеченцы своих дочерей за людей других национальностей не отдавали: как и всякая малая народность, они старались сохранить себя. Во-вторых, соглашаться на брак с
человеком, которого никогда и никто из них не видел… И потом, Дикбер все еще была замужней женщиной. Пропал ее муж без вести или погиб, никто точно не знал. Но отсутствие новостей (пусть и долгое время) – тоже не самая плохая новость во время войны.
В сильном замешательстве женщины обсуждали предложение Аязбая. С другой стороны, если прямо сейчас предлагают такую помощь… Их не поймет только тот, кто не видел смерть в лицо, не голодал до потери рассудка и не выносил жесточайших унижений.
Кели решила так:
«Сколько еще продлится война, один Аллах знает. Когда вернется брат Аязбая с фронта – тоже неизвестно. Впереди зима, и надо как-то выживать. Надо дать согласие, а там увидим».
А Дикбер успокоила себя мыслью: «Прямо сейчас меня ведь никто не забирает. Может, все и обойдется».
Как и обещал, Аязбай поселил всю семью в отдельный дом, купил им корову. Бедные женщины наконец-то оделись в новую, чистую одежду, обулись в теплые валенки, дома появилась крупа и даже мясо. Это было настоящее семейное торжество, когда впервые за много времени они сумели накормить детей и сами поесть досыта. Вскоре появились чеченские «родственники», которых до этого времени не было. Эти земляки, большинство из которых ни Кели, ни Бату не знали, стали приходить, просить хотя бы чашку муки или отрубей, чтобы прожить еще один день. Конечно, Кели всем старалась помочь.
ТАК НАДО…
Меиз просто обожала Аязбая. Он часто допоздна задерживался на складах, изредка ему приходилось даже ночевать прямо на рабочем месте, но, когда возвращался домой – жена
принимала его ласково, без нравоучений и лишних расспросов, преданно заглядывая ему в глаза. Аязбай обнимал и нюхал детей, скучал по ним. Меиз бегала, накрывала стол, угощала, улыбалась, словно самая счастливая женщина в мире. Аязбай дома отдыхал душой, расслаблялся. Великолепная хозяйка и преданная жена – Меиз была в этом превосходна. Она относилась к типу женщин, умеющих подстроиться под любые, даже самые невыносимые обстоятельства жизни. При этом очень уважала свои чувства и желания, которые она ставила на первое место. Но материнство, к сожалению, не было ее главной добродетелью. И это в полной мере отразилось на несчастных детях отставшей на станции Бану.
Когда Майдаш и Сайдулла остались без матери, Меиз стала относиться к ним довольно жестко. При Аязбае, конечно, это никак не демонстрировалось. А что происходило в его отсутствие, он не знал. Майдаш повезло чуть больше, она рано ушла замуж в соседнее село. Поэтому вся тщательно скрываемая на людях неприязнь Меиз доставалась бедному Сайдулле, который был еще подростком и не мог перечить мачехе.
«Әй бала! Күн жылыды ғой. Ана қорадағы пішенге жатсаң болады. Мына тонды алып бүркенсең, тоңбайсың. (На улице уже тепло. Ты ведь вполне можешь спать на сеновале. Вот тебе полушубок, не замерзнешь.)»
Так мальчик ночевал до самых холодов в сарае, ходил в обносках, постоянно недоедал. Однажды Аязбай все-таки заметил, что у его старшего сына под полушубком, который кишит вшами, почти нет одежды. Он в гневе бросил его одежду в печку и заставил Меиз одеть Сайдуллу.
«Жарайды, жақсы қөрмесең, жақсы көрмей-ақ қой. Бірақ, баламды бауырыңа тартып, жылы жүзбен қарасан болады ғой! (Не можешь принять – не люби! Но хоть немного заботься о моем сыне!)»
Долго отец не мог себе простить, что без его внимания старший сын, оставшийся без матери, стал затравленным, запуганным ребенком. И тогда же Аязбай впервые задумался: «Әй қайдам… Өз құрсағынан шыққан балаларын қыстақта тастап, қолыма келген Мейіздің ішіндегісін білмеген екенмін! Көрсоқыр мен бұны қалай сезбегенмін! (Э-э нет! А какая она, Меиз? Что кроется за кроткой, мягкой внешностью женщины, которая бросила своих детей тогда на зимовке, и которую я принял? Какой же я слепец!)»
Конечно, не каждая женщина способна принять и полюбить чужих детей. Но существует ведь чувство долга, совесть, в конце концов… Может быть, именно черствость Меиз к приемным детям, ее неискренность и повлияли на развитие дальнейших событий.
Через две недели Аязбай стоял и наблюдал, как быки вспахивают поле. Из правого кармана его ватника торчал наспех сунутый туда желтоватый листок. Это был документ, получить который боялись в каждой семье.