– Изао, ты взял мои документы?
– Нет, господина, я не заходил домой.
Японец, беспрестанно кланяясь, продолжал все отрицать. Нурмухан взял в одну руку палку и приставил к левому виску японца, другой рукой выхватил пистолет и приставил его к правому виску несчастного.
– Признаешься – получишь палкой. Не скажешь, куда девал документы – нажму курок.
В этот момент Изао вдруг посмотрел в глаза распоясавшемуся НКВДшнику и начал что-то говорить по-японски. Нурмухан обомлел и опустил оружие. Конечно, он ничего не понял из сказанного, но тот столь уверенно произнес фразу, отчетливо выговаривая каждое слово, что Нурмухан молча развернулся и зашел в дом.
Пленный боец Квантунской армии процедил сквозь зубы следующее:
«Ты думаешь, что честь для японца – это дело жизни и смерти? Уверяю тебя, честь для Изао намного, намного важнее…»
Казахстан еще со времен царской России, а особенно при Советской власти служил настоящим испытательным полигоном для многих людей: и для коренных жителей в годы откровенного геноцида, и для множества несправедливо обвиненных и сосланных насильно представителей других национальностей. Сталинская машина перемалывала всех без разбора по принципу «попал-пропал». Каждый выживал, как мог, – и чеченцы, и крымские татары, и белорусы, и немцы, и представители десятков других национальностей. Японцы в этом ряду стояли особняком, не только потому что были военнопленными, а из-за своих культурных особенностей и, главное, из-за отношения к смерти. Вернее, самого пути к смерти. Пути человека несломленного, а потому непобежденного. Если и умереть, то достойно, с высоко поднятой головой.
Число военнопленных и интернированных японцев, размещенных в Казахстане, составляло примерно 60 тыс. человек. Первый эшелон с японцами прибыл 5 октября 1945 года в Семипалатинскую область. Большинство из них (25 тысяч) разместили далее в Карагандинской области, также в Жезказганской, Восточно-Казахстанской, Алма-Атинской, Жамбылской областях. Подневольный труд японцев использовался в промышленности, в гражданском и промышленном строительстве, на шахтах, рудниках, в сельском хозяйстве. Японские военнопленные испытали на себе все ужасы советской системы ГУЛага, многие из них умерли от голода и невыносимых рабских условий в лагерях.
В народе говорят: «Біреудің саған ренжігені жолыңнын кесілгені» («Чья-то обида на тебя отрежет твой путь к удаче»). Умер Нурмухан довольно рано, в 55 лет. Шани пережила его на 10 лет. Каждый из четырех их сыновей умер, не дожив и до 30-ти лет нелепыми и случайными смертями. Дочь тоже прожила недолгую и тяжелую жизнь.
МАРЬЯМ
Еще лет десять после войны мужчины носили военную одежду. Сукно было очень качественным, носилось долго и донашивалось уже стариками. Зимы в Карагандинской области суровые, буранные, поэтому носили ватные стеганые штаны, шапки-ушанки, брезентовые плащи, на ногах – валенки из войлока. А чуть позднее у тех, кто мог себе позволить, появились валенки-чёсанки. Тонкий войлок молочно-белого цвета, подошва кожаная, с каблучком. Верх изящества! Еще были ватные фуфайки, которые могли претендовать на звание самой практичной, самой распространенной, самой удобной одежды на протяжении нескольких десятков лет. Их носили и мужчины, и женщины.
В такой вот фуфайке, только сильно заношенной и старой, в 1946 году вернулся домой из лагерей Махмуд. Еще более молчаливый, сильно исхудавший, постаревший, но самое главное – живой, а в душе все такой же гордый и дерзкий. Двух своих жен с детьми он сразу перевез в Караганду, поближе к шахтам, к работе. Они сняли временное жилье, где прожили какое-то время. Дети выросли и уже работали.
Махмуд постоянно проживал с Кели. Она – как была, так и осталась главной хозяйкой, достойно и в точности выполнив наказ старшего брата Махмуда. Пережила с Бату бок о бок все злоключения, в семье остались все живы. Но как только вернулся из лагерей муж, все стало по-прежнему. Бату, по характеру тихая, кроткая, довольствовалась только тем, что имела. Кели вернулась на свой «трон», вела себя с ней холодно и сдержанно. Иногда Бату казалось, что к ее детям внимания было меньше, и она высказывала свои обиды Махмуду.