24-го июня 1667 г.
"Жена маршала уехала из Варшавы и ночевала на корабле (чтобы спуститься по Висле).
18-го июня епископ пробыл у неё до полночи.
19-го июня в 4 часа утра один из камергеров великого канцлера встретил его по дороге в Камальдюль и сообщить своему господину, что г. посланник как будто бежал, спеша по дороге в сопровождении одного верхового. Он, вероятно, спешил на дуэль. Канцлер отвечал, что французы снимают верхнюю одежду перед поединком, но что епископу Бэзиерскому придется снять и нижнюю одежду в том поединке, который его ожидает. Тизенгауз рассказывал об этом королю, который просил меня предупредить епископа Бэзиерского, что он не только чернит репутацию этой женщины, но также добрую славу короля Франции, в качестве его посланника, в звании епископа. Я отказался от этого поручения в виду того, что епископ дурно принял мои замечания, когда я, однажды, говорил от имени королевы".
Итак, все об этом говорили! Один Собесский, в качестве влюбленного супруга, ничего не подозревал.
С дороги Марысенька ему не давала никаких известий в продолжении пяти недель. Он просил некоторых друзей навестить её в Данциге; она их не приняла. Наконец, он получил от неё записку в несколько слов, но в ней эта причудливая особа делала вид, как будто она навсегда покинула Польшу. Он может за ней следовать, если желает, -- прибавила она. -- Затем наступило двухмесячное молчание. На этот раз вся Польша вмешалась в дело.
Орондат две недели был при смерти. В Лемберге, где заболел несчастный супруг, во всех церквах служили молебны. Свечи горели перед изображением всех святых, и духовник больного, стоя у его изголовья, горестно повторял: "О, если бы я мог так возлюбить самого Бога!" Но курьеры следовали друг за другом, а отсутствовавшая молчала. В конце девятой недели, когда заговорили о необходимости совершить соборование -- внезапно произошло чудо. Так, по крайней мере, умирающий объяснил это событие. В одном письме епископа Бэзиерского, которое больной оттолкнул с презрением, было сказано, что Астрея в Париже и совершенно здорова.
Собесский тотчас же выздоровел, дав обет поститься девять недель сряду по субботам и выразил уверенность в том, что "в будущем будут говорить об этом чудесном воздействии Провидения на его судьбу". Он написал возлюбленной, уверяя ее, что "она ангел во плоти".
Затем он вернулся в армию и семнадцать дней не подавал о себе никаких известий, но по другой причине.. В эту минуту, наконец, проявился тот великий Собесский, которым весь христианский мир стал восхищаться. В Малороссии, при Подгалице, окруженный несметным числом татар и казаков, он ввел тактику, с помощью которой ему удалось дважды спасти войска своей родины. Жертвуя всем своим имуществом на покупку оружия и боевых снарядов, опустошив все хлебные амбары своих владений и успев собрать 3000 пехоты, 5000 лошадей, он с горстью солдат смело допустил окружить себя этой дикой орде, слишком многочисленной, чтобы биться с ней в открытом поле, но неспособной продолжительное время нести осаду по отсутствии нужных снарядов и дисциплины. Дело кончилось полным разгромом осаждающих. Весть о победе разнеслась по всей стране, вызывая восторженные возгласы благодарности и ликования.
В эти три недели Собесский преобразился. Все, что в его прошлом казалось сомнительным или спорным, было забыто; блестящая и славная будущность открывалась перед ним. Еще накануне он был удачным политиком, безвестным солдатом, получившим жезл главнокомандующего благодаря придворной фаворитке, строго осуждаемый многими, всем подозреваемый, явно нелюбимый народом. Он превратился в героя, в спасителя, в человека необходимого для всей страны. История его брака, его возвышения за счет Любомирского, все темные интриги, связанные с его судьбой на пороге ослепительной карьеры, -- все исчезло, предавалось забвению.
Он оставался печален. Причину своей грусти он объяснял в письме, отправленном немедленно, тотчас по снятии осады.
"Ни эта победа, ни даже спасение моего отечества меня не радуют, когда я не могу видеть той, в ком вся моя жизнь, не могу находиться с той, кому я отдал все свое сердце, всю свою мысль".
Особа, которой это письмо было адресовано, пребывала в Париже. Там она роскошно устроилась, так как сам Собесский желал, чтобы она ни в чем себе не отказывала.
"Мы не князья, -- писал он, намекая на притязания покойного Замойского, -- но обязанности, которые Бог возложил на нас, здесь, в Польше, имеют более значения, чем десять принцев в Европе". Марысеньке не надо было этого повторять. Ей пришлось скоро убедиться в верности советов, полученных из того же источника. Как предвидел её муж, ей пришлось испытать целый ряд неудач. В Версале она не встретила ожидаемая приема; ни тени "малейшей любезности" -- из Шантильи.