====== Postscriptum ======
Любовь вожделеет, страх избегает. Этим объясняется, что нельзя быть совместно любимым и почитаемым, по крайней мере одновременно, для одного и того же человека. Ибо почитающий признает власть, т. е. боится ее: его состояние есть почитание, как честь, покоящаяся на страхе. Любовь же не признает никакой власти, ничего разъединяющего, отделяющего, возвышающего и подчиняющего.
9 октября, 2002 год. Беркли, штат Калифорния
— Кое-что забыла тебе отдать, — Пейдж положила на край стола немаленькую такую кипу макулатуры. Винс кивнул, даже не думая о том, чтобы взять в руки эту гадость — разглядывать развернувшееся на экране действо «режим ожидания» было куда как более интересно. Но замершая возле его стола Пейдж, видимо, всем своим существом стремилась увидеть хоть какую-то реакцию.
— О’кей, Пейдж. Я тебя услышал.
— Я могу ручаться за обратное. Винс, что происходит?
— Ничего не происходит. Всё в порядке, — заверил Винс максимально ровным голосом.
«Ничего не происходит. Всё в порядке… да. Просто я чувствую себя немного… трупом».
— Какого хрена ты меня убеждаешь, что всё в порядке, если даже не в состоянии терроризировать Пола своими выходками?
Может быть, Пол бы и заметил, если бы не старался встречаться с ним по возможности реже. Ибо нечего было читать впечатлительному братцу лекцию на тему «Гомосексуальность в лицах».
— На Поле свет клином не сошелся. Да и вообще… Он, наверное, отчеты мои смотрел невнимательно. Вот и не нашел, к чему придраться.
Пытаясь изобразить трудовой энтузиазм, Винс все же взял принесенные документы.
— За август? Ну, знаешь… Надо было постараться забыть…
— Также надо было постараться не заметить отсутствие августовской документации! Блэкстоун, да ты сам на себя не похож!
— Извини, я с утра не успел побриться.
— Очень смешно, — раздраженно парировала Пейдж. — Послушай, Винс, к чему делать проблему из…
— Заткнись, — резко оборвал Винсент. — Помолчи и не заставляй меня наконец-то ударить женщину.
— Боже, да что за идиотизм?! — стуча каблуками, Пейдж метнулась к выходу из кабинета. Уже держась за ручку двери, она обернулась и сказала:
— Блэкстоун, уж лучше будь просто геем, чем геем-страдальцем! Смотреть на тебя, кретина, тошно!
И ушла, хлопнув дверью. Отшвырнув от себя листы бумаги, Блэкстоун встал из-за стола и, стараясь не запустить чем-нибудь в стену, принялся симулировать изучение мокрого асфальта за окном.
«Быть мной куда более тошно, чем на меня смотреть…»
Небо было унылого серого цвета, столь чудно гармонирующего с асфальтом и настроением. Дождь стабильно поливал с самого утра, все гладкие поверхности были в мелкую водяную крапинку, словно бы прослезившись от умиления чудесной погодой.
Осень. Ее классические вариации тлеют в адском пламени опадающей листвы. Двадцать восемь осенних дней проведены в этом адском антураже.
«Я — опавший лист, — меланхолично подумал Винс, в мыслях летя вместе с желтеньким листочком под ласковые колеса джипа. — Оторванный от родного дерева лист, летящий в пропасть и неотвратимо гниющий с каждой секундой…»
Алфи бы невероятно польстило сравнение с деревом, сомнений на этот счет даже не возникло. Обозвал бы в ответ дубовой башкой и еще битых полчаса цедил бы яд сквозь зубы. Ностальгия…
Стеклопластик в ответ на скребущие по нему ногти отозвался жалобным скрежетом.
«Как я мог стать настолько зависимым от кого-то? Как я могу не испытывать отвращения к этой зависимости?»
Привычная жизнь никогда не казалась до такой степени неправильной. Хотя, о какой привычной жизни может идти речь, когда, просыпаясь по четыре раза за ночь, ты не можешь понять, почему в постели один; не можешь сжать пальцы чужой руки, теплой во время сна и холодной большую часть остального времени…
Потом вспоминаешь — это твоя жизнь, детка, ты встал на привычную колею… и в состоянии сомнамбулы куришь очередную последнюю сигарету.
На поставку разумом очевидных и болезненных мыслей наложено эмбарго. А в голове в унисон с пульсом бьется только лишь слабая, близкая к безразличию надежда пережить это сумасшествие, именуемое любовью.
«Нет смысла, Блэкстоун. Нет смысла в таких отношениях. Это тупик!»
Ни к чему было Алфи гробить свою жизнь рядом с психом. Его жизнь открывала куда более заманчивые перспективы, нежели роль эмоционального аркана.
«А потому-то я всё еще здесь», — мрачно подумал Винс, нащупывая в кармане сигареты и пытаясь выбрать между вероломным закуриванием кабинета и тихим перекуром в окне, под дождевой водичкой.
«Позлить Пейдж, или же предаться пафосу?»
Спустя несколько секунд он понял, что тупо разглядывает настойчиво звонящий телефон. Потом, закатив глаза, взял-таки трубку.
— Блэкстоун.
— Да? А я думал — Том Круз, — послышался в трубке ядовитый голос Сэма.
— Сэм.
«Вот, блядь, и мамочка…»
— Верно, Блэки! Рад, что ты еще помнишь мой нежный, страстный голос!
— Какой, прости, голос? — вяло переспросил Винс, не имея даже особого желания язвить.
— По сценарию сейчас ты уничтожаешь меня своим сарказмом, разве нет? Впрочем, в свете последних событий мы сценарий несколько изменим. Так что бросай свое позорное дело и езжай домой. Я скоро к тебе приеду. И будет у нас долгий, нудный разговор — как у отца с сыном, так сказать.
— Эм…
— Живо! — рявкнул Верджер и отключился.
«Сопротивление бесполезно», — пожав плечами, Винс вышел из кабинета, закрывая его под прицелом опасливых взглядов. Сотрудники уже поняли, что Блэкстоун в глобально плохом настроении и старались не контактировать с ним без особой надобности.
Двадцать минут спустя он уже сидел в гостиной, меланхолично пуская дым в потолок. Сэм появился почти сразу же после него и теперь стоял в паре футов от дивана, скрестив руки на груди и сердито взирая на него сверху вниз.
— Итак, какого хрена ты перестал принимать лекарства?
— А смысл в них? — не отрывая взгляда от штукатурки, отозвался Винс. — Разницы никакой — что с тримипрамином, что без него.
— Да это ты так думаешь, идиот несчастный! — в последний раз Сэм так орал на него лет этак пять-семь назад.
— Таблетки не сделают меня нормальным, Сэм. Диссоциативные расстройства не лечатся.
— У тебя бы нервная система выдерживала, если бы ты принимал хоть через раз! Придурок… — тяжело вздохнув, Верджер зарылся пальцами в волосы, пытаясь их пригладить. — Виктор сказал, что ты снова взял у него рецепт на тримипрамин. Сейчас принимаешь?
— Сейчас принимаю…
— Хоть какой-то здравый смысл появляется в твоих поступках, какое счастье! Тогда спокойно воспримешь последствия своей безалаберности.
— Не читай мне лекций о том, как тебе тяжело пришлось в процессе общения с полицией Сан-Франциско.
— О чём ты, Винс? — картинно удивился Сэм. — Я же ничего не знал о твоих фокусах! Только о двойном убийстве, которое пытались повесить на моего племянника, небезызвестного тебе Альфреда О’Нила
— Что?! — Винс выпрямился, туша сигарету в пепельнице и нервно сцепляя руки в замок. — Что с ним?
— Боже ты мой, сколько экспрессии… Неужто белобрысый шкет с монструозным характером и пальцами пианиста — единственное, что тебя сейчас волнует?
— Верджер, не буди во мне всё, что в теории можно разбудить, — свистящим шепотом попросил Блэкстоун. Сэм мгновенно растерял весь боевой настрой и опустился рядом с ним, осторожно приобняв за плечи.
— А вот этого не надо. Нормально всё с твоим мелким. Хотя, когда я его нашел, парень был в ужасном психическом и физическом состоянии. С трудом удалось запихнуть эту упертую мелочь в диспансер.
— В диспансер? Зачем?
— Насколько я помню ту кучу умных и страшных слов, у него пониженная толерантность и что-то там еще. Наркотики вызвали сильную интоксикацию организма, дело шло к осложнениям. Полежал две недельки под капельницей и вышел, не переживай.