Как в воду опущенный, Володя поехал назад в город.
Конечно, уже в городе, вернувшись, снова пытался звонить мэтру. Тот не брал трубку, и Володя унизительно долго слушал пустые гудки. Может, мэтра и не было — уехал, например, по делам в Москву. А когда он все-таки дозвонился, дней через десять, разговор получился скованный, холодный. На вопрос, нельзя ли повидаться, мэтр ответил уклончиво. Так они и не повидались, разобраться ни в чем не удалось.
Много позже, в девяностые, они иногда виделись, здоровались по-светски, но проясняющего душу разговора не получилось.
А лет десять назад, в начале нулевых, мэтр умер. По слухам, от рака...
Никогда он ни в ком ничего не понимал!
И в женщинах, разумеется, тоже. Одно из немногих преимуществ старости — он чувствовал, что наконец-то может рассуждать о так называемом сексе спокойно. Когда заниматься им стало в лучшем случае смешно, а скорее, мучительно.
Первая любовь — Лена, бросила его вскоре после нелепой истории с мэтром.
Потом была еще одна Лена, очень взбалмошная, которая ушла к Давиду, однокурснику. Володя подозревал, что один из многочисленных детей второй Лены мог быть его — но она не говорила никогда ни да, ни нет.
Теперь, впрочем, и спросить было трудно. За Давида Лена так и не вышла, но исчезла с горизонта, возможно, уехала за границу. Даже самому младшему из ее детей сейчас уже, наверное, за тридцать.
После нее была жена — Лия Ховрина. Володя почему-то часто называл ее про себя по фамилии. У нее детей точно не было никаких, и с Володей она развелась, сумев переписать на себя городскую квартиру. А ему от мамы осталась эта дача. Мама умерла в 89-м, но поселился он здесь только во второй половине 90-х, когда окончательно расстался с Лией, а до этого бывал редко, наездами.
Печка уже немного нагрелась, и в холодной комнате стало уютнее. Володя открыл дверцу, пошевелил кочергой наполовину прогоревшие дрова, добавил пару поленьев. Можно не очень экономить. Спасибо Сашку из поселка — недавно подбросил на тракторе два куба осины. По старинке, за бутылку, можно сказать, по дружбе.
Топить горе... Пожалуй, то же смысловое гнездо, что топить в реке.
Но существуют, конечно, такие смыслы, которые никогда не поймешь, не оказавшись в самой сердцевине сказанного или описанного.
А за границей бедному переводчику доводилось бывать совсем мало.
Неделю в Париже, в качестве туриста. Что запомнилось?
Тускло-черные черепичные крыши дворцов, сливающиеся с тусклым ночным небом. Внизу, на набережных Сены — зеленые ящики букинистов, запирающиеся на ночь.
Неожиданно широкая, благородная перспектива от метро Пор-Руаяль по направлению к Люксембургскому саду (так правильнее говорить, чем Пор-Рояль).
Решетка этого сада, на которой когда-то повесился Жерар де Нерваль.
Базилика Сакре-Кёр на холме с видом на весь Париж.
Внизу — веселые кварталы со злачными заведениями, куда лучше не заходить, чтобы не потратить впустую последние деньги. Недалеко, у Гар-дю-Нор — дешевый отель, в котором поселили их тургруппу.
Современный квартал ля Дефанс с геометрическими формами из школьного кабинета, превращенными в огромные небоскребы. Впрочем, говорят, как все вымышленное, нарочитое, он так и не стал деловым центром Парижа. К семи вечера там все закрывается, и гулять становится небезопасно.
Неделя туристом — слишком поверхностно, слишком мало...
Как писал Жерар де Нерваль:
Верни Италию мне с морем голубым,
И Цветик тот, и Виноград, и Розы наши.
В Италии Володя никогда не был, но, может, для русского Париж — то же, что для парижанина Италия. Правда, еще раз за границей он был — в Мюнхене.
А первую строчку «Je suis le Ténébreux...» из этого же стихотворения де Нерваля перевести трудно, если вообще возможно. Ténèbres — сумерки, если бы в стихотворении слово ténébreux было прилагательным, еще можно было бы перевести его как «сумрачный», но он же образовал из него существительное — получается «Сумрачник» или «Сумеречник», вроде какой-то ночной бабочки. Сразу после он называет себя вдовцом, le Veuf. И попытка повернуть в сторону энтомологии à la Nabokoff утыкается в проблему.
Поездка в Мюнхен тоже запомнилась ему главным образом в связи с работой над переводом. Еще одним переводом, над которым он работал с самой юности. Благодаря ей вдруг оказалось, что скучноватое описание в начале «The Waste Land» скрывает ключ к тайне.
В Мюнхен его пригласил старый знакомый, перебравшийся на постоянное жительство в Германию. Тоже ненадолго, на две недели, но все-таки лучше, чем неделя туристом.