И ему удалось повидать Штарнбергерзее, озеро, где утонул последний баварский король, и пройтись по колоннаде в Хофгартене. Он даже позволил себе купить чашечку кофе за пять евро, не торопясь пить кофе, глядя на маленький храм Дианы в центре небольшого парка. А главное, он понял, что между строчками в «The Waste Land» — разрыв, сорок километров пространства...
Summer surprised us, coming over the Starnbergersee
With a shower of rain; we stopped in the colonnade,
And went on in sunlight, into the Hofgarten,
And drank coffee, and talked for an hour.
Вот набросок перевода, с которым он приехал в Мюнхен. Можно подумать, что и колоннада, и Хофгартен где-то на берегу большого озера. Он знал, что дальний край его, тот, около которого находится причудливый замок последнего баварского короля Людвига, омывает подножия Альп, но не задумывался, где находится ближний.
Лето врасплох нас застало, шагнув через Штарнбергерзее
С ливнем; мы спрятались в колоннаде,
И вышли на солнце, в Хофгартен,
И пили там кофе, и говорили в течение часа.
Разве поймешь, что от Хофгартена с его колоннадой до ближнего берега озера сорок километров?
Вспомнился Тютчев, который именно в Мюнхене написал свое «люблю грозу в начале мая...»
Сидя в Хофгартене, Володя впервые задумался о принципе географического переноса. Набросал, чтобы любому русскому было понятно:
Лето врасплох нас застало майской грозой в Петергофе,
От ливня мы спрятались в колоннаде
А вышли на солнце, посреди Летнего Сада,
Пили там кофе и болтали в течение часа.
В конце концов года через три-четыре в одном скромном издании в Нижнем Новгороде вышел его адаптированный перевод из Т.С. Элиота, где применялся этот, и многие другие новоизобретенные принципы...
Прорехи времени, разрывы пространства... Смешно.
5
Володя снова открыл дверцу печки, помешал угли. Отставил кочергу, протянул погреть руки. Руки у него в последнее время мерзли.
В комнате было темно, только красноватый отсвет падал от топки. Ставни на нижнем этаже он держал закрытыми, чтобы не привлекать нездорового внимания, и задержать на какое-то время взломщиков, если все же кому-то вздумается забраться к одинокому пенсионеру.
В кладовке у него хранилась двустволка — купил однажды по случаю у одного из местных алкоголиков. Разумеется, без документов, но приходилось трезво оценивать риск. С одной стороны, вдруг нападут какие-то отморозки, а с другой — решит устроить проверку милиция. Терять особо нечего. К слову «полиция» он так и не привык, да и по сути разница небольшая.
На ночь он иногда доставал ружье, клал рядом с кроватью. Порой ограничивался топориком. Спать, имея под рукой что-нибудь оборонительное, было спокойнее.
Кто-то постучал в окно, точнее, в дощатый щит, которым оно было закрыто. Мягко, интеллигентно.
Сердце, однако, будто сжала невидимая рука. Оно пропустило удар, другой, а потом забилось намного быстрее обычного.
— Да, да, иду, — сказал Володя громко, чтобы услыхали снаружи. Подождал, однако, с полминуты, успокаивая сердцебиение. Вышел в сени, но света зажигать не стал. На улице еще не совсем стемнело, небольшое, величиной в ладонь, окошко около входной двери пропускало внутрь сероватые сумерки — чем не глазок? И тот, кто стучал, подошел и, как и полагается интеллигенту, стал так, чтобы его можно было увидеть.
6
Это было мило, не по-здешнему предупредительно. Увиденное, однако, Володю очень испугало — и все же он открыл дверь.
Гость и тут проявил нездешнюю проницательность.
— Нет, я не зомби, я другой... Привет, Володя. Можно к вам?
— Сколько лет, сколько зим... Заходите.
Иван Александрович аккуратно вытер ноги о тряпку, лежавшую у порога, и сразу прошел в комнату, где топилась печка. Сомнения насчет природы гостя, которые испытывал Володя, несколько уменьшились — тот Иван Александрович, вежливый сосед, которого Володя последний раз видел лет пятнадцать назад, до этого часто заходил к нему, и у печки они время коротать любили. Потом, правда, он пропал при довольно мутных обстоятельствах. Володя был уверен, что никогда больше его не увидит.
Володя запер входную дверь, вернулся в успевшую немного нагреться комнату, включил свет. Иван Александрович стоял у стола и с интересом оглядывал обстановку. За пятнадцать лет сам он изменился удивительно мало. Володе снова стало страшно.
— Вы к себе на дачу заходили?