— Конечно, генерал, — сказал Ястреб, повернувши форменную кепку так, что стали видны капитанские лычки.
— Я не генерал, капитан. Я лейтенант. Можно спросить, почему вы именно так носите кепку?
— Как так?
— Задом наперед.
Ястреб снял кепку и рассмотрел ее.
— По-моему, мне идёт, — ответил он. — Канешна, я не из Вест Пойнта[56], и откровенно говоря, мне плевать, задом она наперед или передом назад. Более того, если я ее одеваю так, многие думают что я — Йоги Бера[57]
— Йоги Бера? — сказал лейтенант.
— Эй, Дюк, — приказал Ястреб, — дай мою маску.
Лейтенант переступил с ноги на ногу и спросил:
— А давно вы в Корее, джентльмены?
— Восемнадцать месяцев, — сообщил им Дюк. — Как будто вчера прибыли.
Лейтенант ушел к своей группке.
— Они чокнутые, — сказал он своим.
— Боже, — сказал один из них. — Надеюсь, мы такими же не станем за восемнадцать месяцев.
— Ястреб, — обратился Дюк, — ты слыхал, что сказал тот юнец?
— Ага.
— И тебе безразлично?
— В принципе да. Мы сделали нашу работу. Мне ни за что не стыдно. А что думают все остальные — мне лично — плевать.
— Мне тоже, — сказал Дюк. — Но ты ведь не думаешь, что мы правда спятили? Иногда я не совсем уверен.
— Дюк, подожди пока не вернешься к жене и двум девочкам. Ты будешь домашним, прирученным и нормальным, как сам черт. Я тебя и не узнаю через пару месяцев. Расслабься.
— Ага, — сказал Дюк, наливая выпивку и намеренно повысив голос, — а знаешь что? Это первый день за восемнадцать месяцев, когда я никого не убил.
— Черт возьми! И на Рождество тебе не удалось кого-нибудь пристрелить!
— Точно. Я забыл, но ты знаешь, это уже в крови где-то. Думаю, стоит почистить свое оружие на случай, если китаёзы проникнут в эти бараки.
Дюк достал свой пистолет, начал его чистить и многозначительно поглядывать в сторону новеньких офицеров в другом углу. Он налил еще выпивки.
— Ястреб, — громко заявил он, — эти парни — переодетые китаёзы, или по крайней мере мне так кажется. А не застрелить-ли мне их, чтобы успокоиться?
Ястреб с кепкой задом наперед встал и подошел к новеньким.
— Может вам, парни, лучше прогуляться недолго, — предложил он. — Я-то всего лишь возомнил себя Йоги Берром, а у моего приятеля куда более серьезные проблемы. После четырех рюмок он считает себя солдатом морской пехоты.
Заряжая пистолет, Дюк запел: «От чертогов Монтесумы к берегам Окифиноки…»
Новенькие офицеры быстро выскочили в дверь под снег и нашли Офицерский Клуб 325го эвакуационного госпиталя. Не будь они желторотиками, они бы и раньше его нашли. В возбуждении пятеро поведали захваченной рассказом публике, в том числе и бригадному генералу Гамильтону Хартингтону Хаммонду, о событиях в бараке.
— Оставьте этих двоих одних! — прогремел генерал Хаммонд, когда кто-то предложил вызвать военную полицию. — Ради Христа, оставьте их в покое! Просто молитесь, чтобы они отправились первым же утренним поездом. Переселитесь в другую казарму!
Вскоре Дюку и Ястребу стало одиноко.
— Ты распугал наших друзей, — сказал Ястреб. — И они ушли.
— Ага, — ответил Дюк, — но эт неважно. Даже я не верю, что ты Йоги Бера. Я тоже не морской пехотинец, потому что я Грувер Кливленд Александр [58]. А где тот друг Ловца Джона с перчаткой принимающего? Он же сюда приписан. Найдем его и разомнемся в Офицерском Клубе.
— Грувер, — сказал Ястреб, — Ты кидаешь мяч как Харриетта Бичер Стоув. [59]
— Как звали друга Ловца? — спросил Дюк, не заметив подкола.
— Не знаю, — ответил Ястреб. — Мне кажется, Ловец звал его Остин из Бостона.
— Отлично, — сказал Дюк. — Не может быть двух людей с такими именами.
Они прикончили выпивку и вышли в ночь. В течение 45 минут они бродили в снегу, выписывая замысловатые кренделя и во весь голос вопя имя друга Ловца Джона.
— Остин из Бостона, — орали они. — О, Остин из Бостона! Где ты, Остин из Бостона — друг Ловца Джона?
Их крики, само собой, услышали и в Офицерском клубе, где у бара пятеро новеньких обступили генерала Хаммонда, как цыплята курицу. Они боялись попросить вооруженную охрану, чтобы та проводила их до новых казарм, а еще больше они боялись выйти под снег и умереть в одиночку так далеко от дома.
— Черт вас побери! — сказал наконец генерал Хаммонд, устав быть клушей, когда птенчики еще теснее обступали его при каждом жалобном завывании с улицы. — Шли бы вы в казармы проспаться, а?
— Там должно быть ужасно, сэр, — сказал один из новеньких.
— Где там? — сказал Генерал Хаммонд, сдвигая брови.
— Там — на фронте, сэр.
— О, черт возьми, — сдался генерал. — А ваши мамочки знают, что вы здесь?
— Да, сэр, — ответили все разом.
Не найдя друга Ловца Джона, который отлично мог слышать их призывы и мудро решил не отвечать, Ястреб и Дюк вернулись в казарму, где едва добравшись до коек, они захрапели. Три часа спустя Ястреба разбудил Дюк, полностью одетый и собранный. На это потребовалось совсем немного усилий, потому как он ни раздевался, ни распаковывался.
— Эй, ты… того, проснись. Мы едем домой. Поезд уходит в семь.
— А сколько сейчас время?
— Четыре.
— Господи, ты спятил? Я хочу спать.
— Нельзя… эт-та спать. Мне кажется, нас обоих змеи покусали ночью. Надо принять противоядие.
Он протянул Ястребу стакан скотча и зажег сигарету. Пока Ястреб вводил в себя лекарство, Дюк наполнил флягу.
— Столовка открывается в 4:30, — заявил он. — Надо хорошенько заправиться.
Как только открылась столовая, вошли Ястреб и Дюк с мешками и стали заправляться основательно. За чашкой кофе Ястреб полез за новой пачкой сигарет в карман, в который лазал не часто. С сигаретами вылез маленький обрывок бумажки. На нем незабвенной рукой Ловца Джона Макинтаера была начертана незабвенная поэзия Брета Харта:
Я хотел бы сказать,
Говорю без прикрас,
Что на темных путях
И с тузом в рукавах
Дикари косоглазые бродят у нас.
Почему — объясню я сейчас.
И приписка:
«Это поганое маленькое местечко, и теперь оно мне нравится меньше. Если косоглазому дикарю вдруг повезет, не забывай своего старика-Батяню, и знай, что он ни за что на свете не изменил бы того что было».
Ястреб протянул записку Дюку, который прочел ее и достал флягу. Они благоговейно выпили и направились к близлежащему поезду.
Поездка поездом в Пусан длилась полусуток. Первые шесть часов Болотники спали; потом Ястреб читал, а Дюк пялился в окно. Однажды сержант военной полиции, проверяя купе, вежливо попросил Ястреба убрать капитанские лычки с затылка кепки и поместить их спереди. Ястреб, к своему собственному удивлению, вежливо согласился.
— Ну, что? — сказал Дюк после ухода сержанта. — для такого вычурного, феерического драчливого оппозиционного типчика как ты это было вполне мирно. Становишься трусом?
— Нет, — ответил Ястреб, — но я подумал.
— У тебя от этого голова разболелась?
— Я подумал, что ты и я жили здесь такой жизнью, какую познали лишь немногие из тех кого нам еще предстоит встретить. Большинство из бойцов и близких к фронту людей, таких как мы, улетают из Сеула, так что для здешних писарей и тыловых крыс, возомнивших, будто они взаправду пожили в штатовских военных лагерях за рубежом, мы должны выглядеть уродцами. Мы лучше изобразим себя хотя бы полуцивилизованными. По правде, от нас не убудет, если мы постираем форму, когда выпадет шанс.