— Всего-то пара недель казённого содержания для совершеннолетней княжны, — под нос прокомментировала Маруся.
Ничего себе!
— А для несовершеннолетней? — полюбопытствовала я.
— Там почти в два раза меньше. Двенадцать пятьсот в месяц, кажется.
При том, что медсёстры в больнице обсуждали прибавку в пять рублей, мол, жалованье стало сто двадцать пять в месяц, звучало оглушающе.
Между тем, ажитация за танец с великой княжной разгорелась страшная. Распорядитель только и успевал выкрикивать фамилии и цифры. Господа толстосумы почитали ниже своего достоинства прибавлять менее пяти тысяч за раз, и сумма мгновенно перевалила за двести тысяч. Тут стало видно, что основная масса отсеялась, и за руку императорской дочки борются три рода: Бирюковы, Метельцевы и Савойские.
На отметке в двести семьдесят пять тысяч это действо (на мой взгляд, отдающее безумием) затормозило — как сказал бы дядька Грой, жадность перевесила понты — и София пошла в круг, опираясь на руку молодого Николая Савойского, слегка розовеющего брюнета с аккуратными чёрными усиками.
— А что за форма на нём? — шёпотом спросила я Марусю.
— Авиационного полка. Майор, — также шёпотом пояснила мне она.
И тут началась распродажа уже нас. Пять тысяч за билетик, между прочим. Теперь понятно, почему сегодня всем медичкам велено было отложить отъезд в обитель до окончания вечера. Может, в сиротском приюте решили внеплановый ремонт сделать?
И вот эта байда повторялась перед каждым танцем.
По правде сказать, мне и предыдущий-то бал понравился весьма умеренно, а уж теперь, когда вместо живого любопытства на лицах этих дворянчиков были написаны сплошные скука и высокомерие… И я с досады начала внушать каждому со мной танцующему, какое благородное дело — помощь сиротам, и как неплохо было бы поучаствовать в аукционе-распродаже рукоделий и картин, с тем, чтобы выручка пошла на благотворительность. Особенно моих картин — самых уникальных картин в мире.
Ну, а чего они, в самом деле, с такими рожами?
После пяти вальсов начался обещанный картинный аукцион. То ли из-за моих усердных стараний, то ли из-за того, что наша мать-попечительница графиня Строганова сделала мне протекцию и намекнула нужным людям, что я — восходящая звезда живописи, то ли из-за всего вместе, но картины мои выстрелили на ура. В принципе, остальное тоже было распродано весьма неплохо — судя по лицу Надежды Генриховны, куда лучше, чем она надеялась: по пятнадцать, двадцать и даже двадцать пять тысяч. Но когда дошло до моих… Обе они были оставлены на финал — просто по принципу старшинства-младшинства. И когда первая наконец-то водрузилась на демонстрационный треножник, бывшее купечество как-то подобралось, словно по сигналу. У меня закралось уже не подозрение, а настоящая уверенность, что их ждали. Не исключено ведь и такое, что Строганова посоветовала брать, пока я не стала знаменита, и ценники на мои полотна не взлетели до небес. При этом отдельным главам родов обработанная мной молодёжь что-то начала наговаривать на уши. Остальные незамедлительно на это среагировали. И пошёл такой замес!
— Начальная цена пять тысяч рублей!
— Пятьдесят!
— Сто!
— Сто пятьдесят!
— Триста! — веско рявкнули из задних рядов.
— Четыреста! — слегка поднял брови господин с элегантной бородкой и толстой золотой цепью к жилетному карману — повзрослевшая русоватая копия Николая Савойского.
— Четыреста двадцать пять, — попытался вклиниться кто-то, но бас с галёрки сразу перебил:
— Пятьсот!
— Эк Метельцева заусило! — слегка подтолкнула меня в бок Маруся.
— Это он медведем ревёт?
— Ага.
— Пятьсот пятьдесят? — вопросительно предложил дядька с цепочкой от часов.
— Семьсот! — Метельцев поднялся, и стало видно, что мужик он под стать своему голосу — рослый, чрезвычайно широкий в кости, с чёрной лопатообразной бородой. Надо ж ты, за первый танец с великой княжной торговаться не захотел, а за картину…
Распорядитель вопросительно взглянул на старшего Савойского, тот едва заметно покачал головой, и картина с Гертнийским пейзажем ушла в клан Метельцевых. Но уж за вторую Савойские держались цепко и забрали её за пятьсот семьдесят пять тысяч.
Наталья Генриховна сидела как громом поражённая. Гимназистки хлопали. А я думала, что совесть меня не особо и гложет. Эти картины того стоили — обе заряженные на оздоровление всех мимопроходящих, да с такими мощными встроенными маноаккумуляторами…
— Ма-аш, — Маруся похлопала меня по руке.
— Что такое?
Пока я таращилась на Савойского (да, совершенно дурацким образом), напротив нас остановился распорядитель. Он ждал — явно моего ответа.
— Простите, я задумалась и не услышала — что вы хотели?
— Великая княжна София приглашает вас на небольшую аудиенцию, сейчас как раз объявлен небольшой перерыв.
Я покосилась на Марусю:
— Великая княжна не против, если я буду с подругой? Дело в том, что я всё ещё переживаю последствия травмы, и она…
— Я в некотором роде отвечаю за самочувствие Марии, — закончила за меня Маруся.
— Хорошо, — кивнул распорядитель. Прошу вас следовать за мной…
Для великой княжны и фрейлин был накрыт чайный стол в цветочной гостиной, но пока они сидели на трёх небольших диванчиках, напротив был придвинут ещё один свободный, на котором мы с Марусей вполне уместились вдвоём. Софья задала мне несколько пустяковых вопросов. По-моему, она просто хотела поближе посмотреть на новоявленную художницу, картины которой вызвали столь неординарную реакцию в массах.
— Ваши работы произвели на меня глубокое впечатление, — дипломатично улыбнулась княжна, — императорская семья была бы благодарна, если бы вы написали для Петербургского дворца несколько столь же солнечных пейзажей. Зимние дни на севере так коротки… — с этими словами Софья отколола от своего платья брошь в виде цветка и передала её одной из фрейлин, которая тут же живо закрепила её на моей блузке. — Это мой небольшой вам презент в залог будущего плодотворного сотрудничества…
Осталось только раскланиваться. Между прочим, брошь для меня была ценна множеством небольших прозрачных искусно огранённых рубинов, вправленных в лепестки цветка. Великолепный накопитель! Пусть даже и в золоте.
По итогу мы с Марусей внезапно получили приглашение в черноморское императорское поместье следующим летом — для расширения кругозора и пленэрных зарисовок — поблагодарили и откланялись.
06. А ХОТЬ БЫ И ЗАРУГАЮТ…
НЕВОЗМОЖНЫЕ ЖЕРТВЫ
— Два последних билета на длинный вальс! — донёсся голос распорядителя, когда мы вышли в коридор, отделяющий большой зал от цветочной гостиной. — Барышни сейчас подойдут, приобретаем билеты, господа!
— Пошли скорей! — Маруся потянула меня за руку, но когда мы вошли в зал, затормозила так резко, что я ткнулась ей в плечо.
Оркестр начал играть вступление, и пары неторопливо закружились. Действительно, ждали только нас. Рядом с распорядителем стояли двое мужчин. Один явно не спешил получить удовольствие, а вот второй немедленно направился в нашу сторону. Был он как раз из редкой категории сегодняшних гостей — среднего возраста. А ещё мне не понравилось выражение глаз и улыбка. И возникло устойчивое ощущение, что ждал он именно нас. Нет — Марусю.
— С этим я танцевать не пойду даже ради сирот! — губы её побледнели и скривились так, словно она сейчас начнёт выплёвывать такую площадную брань, что у всех присутствующих уши в трубочку посворачиваются.
Выяснять — почему? — времени не было. А мужик, меня словно и не замечал. Смотрел на неё с эдакой насмешечкой. И зачем ему надо пригласить именно Марусю? Чего он хочет добиться? Чтобы она оскандалилась? Или унизить её публично?
Он подошёл, галантно протянул руку:
— Позвольте пригласить вас на танец. Всё оплачено.
Ах, ты, козёл вонючий! Я шагнула вперёд, загораживая Марусю, и положила свою ладонь поверх протянутой:
— Конечно. Раз оплачено.
Хамить, так уж вместе.