— Да нет, нет! — всплеснула руками горничная. — Женщина пришла. Такая… в возрасте уже. Сказалась вам кумой.
— Хорошо, сейчас я спущусь.
Я пошла к своему комоду, достала папку с картинками. Что у меня есть тут из небольшого? Я за эти дни почти и не рисовала ничего… Выбрала два рисунка, пошла вниз.
У самого входа в гостиную, на маленьком диванчике, вытянувшись в струнку испуганным зайцем, сидела самая тепло мной вспоминаемая больничная медсестра.
— Ой, тётя Таня, здравствуйте! — я приобняла её и села рядом. — Что-то случилось?
— Машенька, — из глаз её вдруг потекли крупные слёзы, — Машенька, помоги, Христом Богом…
Я прикрыла нас лёгкой тенью и твёрдо взяла женщину за руку:
— Тётя Таня, что случилось? Говорите.
Она вытащила из кармана смятый платок и высморкалась, тыльной стороной ладони вытерла глаза:
— У сестры мальчонка… Последненький. И где он ту заразу подцепил, — она снова горько заплакала в платок. — Всё говорили, надежда есть, есть… Ждите… А сёдня с утра пришла с больницы, плачет… Мальчишка-то вставать уж перестал, одной кровью кашляет…
В местных болезнях я понимала мало. Да магии, если честно, было почти всё равно. Кашляет кровью. Зараза. Похоже, что-то с лёгкими? А если уж вставать перестал…
— Тёть Таня, у вас ведь, кажется, есть бусы?
— Е-есть, — удивилась она. — Так они ведь простенькие, стекляшки.
— Неважно. Они сейчас с вами?
— Да, — она схватилась за шею.
— Давайте.
Я посмотрела бусы на свет. Действительно, стекляшки. Но довольно чистого стекла, не мутные, и гранёные, не круглые, а это уже огромный плюс! И довольно длинная нитка.
— Теперь молчите и ждите.
Я закрыла глаза и сосредоточилась, настраиваясь на оправу и на бусины, вливая, упрессовывая в стеклянном хранилище энергию, настраивая её на исцеление…
Открыла глаза. Мир показался мне потускневшим. Ничего, это временно.
— Возьмите эти бусы и бегите. Может быть, вы успеете. Надеть мальчику на шею. Если нет возможности — на руку привяжите, на ногу — лишь бы прямо к телу, не на одежду, понятно? И вот ещё, рисунки возьмите, поставьте у кроватки или на стенку… — голова у меня вдруг закружилась. — И завтра к двум часам приходите к ограде или пусть мать придёт. Позовёте меня, я ещё кое-что передам. Бегите, тётя Таня.
Я привалилась к спинке сиденья, кивнула на торопливое «спасибо!» и подумала, что если бы не сегодняшнее причастие, я бы ни за что не смогла запитать эти бусы за такой короткий срок. Всё-таки это аккумулятор…
ВАМ НЕХОРОШО?
— Воспитанница Мухина, вам нехорошо?
Надо мной склонилась завучиха.
— Да, немного. Голова закружилась.
— Таисья! Таисья! — Иллария Степановна выглянула в коридор: — Таисья, сюда!
Затопали шаги, и в гостиную влетела давешняя горничная:
— Слушаю!
— Таисья, сопроводите барышню к доктору, срочно!
— Не ст о ит, — попыталась вяло отказаться я.
— Никаких возражений! — строго пресекла моё вялое сопротивление завучиха, и мы пошли.
Ближний путь к докторскому кабинету лежал мимо столовой. И тут я вспомнила про замечательный тамбур с пожарным выходом!
— Тася, давайте откроем дверь.
— Зачем же, барышня?
— Душно мне, откройте. Я минутку постою.
Таисья покачала головой, но отперла засов, и я аккуратненько, по стеночке, выползла в обводную галерейку, а оттуда — на улицу. А на улице был ветер! Ветер с реки!!!
Мне стало легче просто мгновенно! Я развернулась лицом к ветру и раскинула руки, вдыхая глубоко, с наслаждением…
— Барышня… — осторожно позвала горничная.
— Вы отвели меня куда было велено, всё хорошо. Идите, двери не трогайте.
Я стояла долго. Минут двадцать, наверное, пока мир вокруг не сделался глянцевым и слегка сияющим по краям предметов. Вот теперь отлично!
ЗАДУМКА
Я тщательно закрыла все пожарные двери, взбежала по лестнице на третий этаж и влетела в спальню, словно подгоняемая всё тем же ветром. Подбежала к комоду, резво выдвинула ящик и выхватила начатый шарф.
— Что случилось? — спросила Маруся, наблюдающая за мной, слегка приподняв брови.
— Дело срочное! — ответила я и засела вязать. И вязала как заведённая полтора часа, до самого обеда.
После обеда мы два часа гуляли, и моя вытянутая до дна оправа немного наполнилась.
Потом было свободное время — я снова вязала-вязала-вязала, аж с непривычки к таким скоростям палец намозолила. Это, конечно, мой собственный недосмотр, и я его (палец) тут же полечила, но сам шарф тревожил меня чрезвычайно. И мальчик. Я почему-то так близко к сердцу его восприняла, как родного. Успели ли они, с этими бусами? И не нашёлся бы в больнице не в меру ретивый дурак, который эти бусы с мальчишки снимет…