-Где выходим?
Наконец, осведомился, несколько озадаченный молчанием девушки, кавалер.
-На следующей.
-Да? У меня здесь подружка живет, кстати.
-Хоть десять штук. Хоть двадцать. Мне без разницы.
Матвей не обиделся. Подмигнул. Совсем дурак, что ли? Не видит, как на него реагируют? Слюни от предвкушения постельного общения текут? С какой стати? Полежаева сказала, что называется, открытым текстом.
-Доктор, я живу с дедом вместе. Он уже в гневе, что я опаздываю... На чашку чая я тебя не приглашу.
-Да?
-Попрощаемся у подъезда. И, кстати, гони мой браслет.
Маша протянула руку. Но получила фигу с маслом. Матвей сказал плотоядно.
-Только взамен.
-На что?
-На ночь. Всего одну. Макс ничего не узнает, не дрейфь.
-Ты белены объелся.
Они уже подходили к дому. Черная пасть зимней улицы проглотила их фигуры, исказила тени, рисуя на стенах забора двух жутких уродцев. Матвей остановился. Обвел взглядом окрестности. Сказал, поверх Машиной головы, точно и не с ней разговаривал.
-Ладно, пусть сегодня дед дома. Хотя ты и врешь, наверно. Позвонишь мне на работу завтра ближе к вечеру. Договоримся.
Развернулся и ушел, бросив Машу в одиночестве. В тридцати шагах от семейного гнезда.
-Вот псих!
Глава третья.
Сколько веревочке не виться...
Ночной нахлобуч от деда за позднее возвращение имел место. Внучка надулась, легла спать. Утром пошла в школу злая. Сбежала с химии. Совсем очумела. Не иначе. Вернулась, а предок дома. Ну и фиг с ним. Маша долго-долго смотрела в зеркало. Дед шел мимо, остановился.
-Что такое? Вчерашние обиды?
Внучка не ответила. Вздохнула. Илья Ильич настаивать не стал, он вообще не был приставучим. Не цеплялся как пластырь к болячке. Нет, значит, нет. Взял с полки книгу, устроился за столом. Взгляд не отрывается от строчек. Выражение физиономии сосредоточенное. Страницы исправно перелистывались, но Маша, отчего то поняла, дед только притворяется, что занят чтением. На самом деле о ней, дурочке малолетней задумался.
Через час, когда пили чай, предок спросил нарочно небрежно.
-Как у тебя в школе?
А сам так и впился в лицо внучки глазами. Ясен перец, пытается понять, почему грустит его дорогая девочка, может у нее неприятности с учебой, или одноклассниками?
-Все в порядке, дед.
-Ой, ли?
-Да.
-Ладно. Не хочешь колоться, не надо.
-С чего ты взял, что я вру?
-Стреляного воробья на мякине не проведешь. Меня хорошо учили, золотце. Уж правду от лжи твой старый зануда отличить в состоянии, сам без всяких детекторов.
-Точно?
-Практически всегда. Меня можно обмануть, разумеется, но это очень непросто. Видишь ли, золотце, врать - тоже искусство. Некоторые женщины, мужчины реже, умеют быть искренними, когда лгут. У них все: поза, движения глаз, тон голоса - будет правдиво. Но такие самородки - редкость невероятная. Обычному человеку нужно долго учиться, чтобы обмануть профессионала.
-А ты умеешь?
-Лгать?
-Да.
-Конечно. Хотя это не моя специализация. Я, скажем так, по другую сторону.
-То есть?
-В игре воры и полиция, я как раз на стороне закона. Так что меня, в основном, учили ловить, а не прятаться. Это разные науки.
Маша провела пальцем по скатерти. Опять вздохнула. Потом выдавила из себя, не хотя.
-Дед, ты прости, я ничего не буду рассказывать. Ничего плохого не случилось. Никто меня не обижал.
Он кивнул. Собрал морщинистое лицо в гримасу, пошевелил ушами. Проблеял.
-Давеча осерчал, что гутарить не хошь, гулена моя, не пеняй, на старого пердуна. Виноват. Дык ведь люблю тебя. Вот и клеюсь, как банный лист к заднице.
-О!
-Ась?
-Дед, ты гений.
-Есть маненько.
Легко согласился актер. Мелко-мелко закивал, перекрестился, состроил рожу еще забавнее прежней. Маша расхохоталась.
Разумеется, она не стала звонить Матвею. Еще чего не хватало. Набрала было Мишкин номер, посоветоваться о судьбе браслета; вспомнила жуткий синячище на морде Бурова, призадумалась, аккуратно положила трубочку, не дожидаясь, пока юрист ответит. Вот комбинация сложилась, нарочно не придумаешь. Матвей был пьян, иначе не вел бы себя так. Что теперь делать? Дожидаться пока он с извинениями прибежит? Глупости. Господин хирург закусил удила, свою неправоту не признает даже под дулом пистолета. Под дулом? Нечаянно представив себе пушку у груди Матвея, Маша дернулась. Помотала головой, отгоняя кошмарное видение. Тут телефон затрезвонил.
-Алло?
-Маша?
-Слушаю.
-Это я. Светлана.
-Привет.
Полежаева чувствовала себя неловко, сама не понимая, чего ждет от позвонившей подружки - извинений или упреков. В голосе студентки был арктический холод. Ну, вот... приплыли.
-Ты меня очень обидела.
-Чем?
Видимо, в Светкиной пьяной голове вчера все перепуталось.
-Ты лезла в штаны, у меня на кухне, к мужчине, который мне понравился.
-Чего?
Маша потрясла головой. Бред, который несла подружка, ее поразил.
-Я весь вечер потратила на него, я очень старалась, но стоило мне только отвернуться, и ты, ты... Как ты могла?! Я тебе так доверяла, всегда!
В дальнейшем обвинительном потоке было много восклицаний и упреков, Маша перебила не дослушав.
-Стоп. Все было не так, у тебя в башке свила гнездышко птичка "перепил". Я ни к кому никуда не лезла. Просто...
Света бросила трубку, на прощание прокричав.
-Сука!
Маша села на пол, возле недовольно пикающего телефона. Из кухни мгновенно явился дед, телепатическая связь, не иначе.
-Что такое, золотце?
Буров готовился к предзащите. Диссертация вот-вот должна была родиться официально. Появлялся редко: затюканный и не выспавшийся. Крутой Пацан мотался между Петербургом и родным городишком. Прямо таки поселился в поездах и самолетах. Набирал Машин номер раз, или два в неделю.
-Привет, красавица. Как дела?
-Нормально.
Отвечала Маша жутко лживым голосом.
-Ладушки. Скоро увидимся.
Как же. Как же. Одни обещания. Полежаева запрещала себе злиться. Не очень получалось. Впрочем, время от времени, очередной горилле подобный мальчуган, звонил в дверь и вручал вздыхающей девушке пять-семь роз.
-Велели передать.
-Благодарю.
Последнее было лишним. Посланцы Макса не отличались излишней тягой к плетению словес. Разворачивались и шлепали вниз по лестнице.
-Тьфу!
- Враги уходят в плен к царице снов.
Кошмары будут мучить их веками.
Все к лучшему. Ведь в лучшем из миров
Друзья останутся, само собою, с нами.
Мы петь начнем, негромко, но с душой.
Конечно, если мы имеем души...
А что враги? Свечу за упокой.
Мы их простим. Любовью злость потушим.
И будут шутки. Жутко не всерьез.
Наш тихий смех свернет края вселенной -
И в коконе невыплаканных грез
Родится мальчик... Бог обыкновенный.
-Золотце, ты должна гордиться.
-Чем конкретно, дед? Мордочкой, или бюстом? Косой или ногами?
Илья Ильич растерянно моргнул.
-Что такое, золотце? Почему ты в бутылку лезешь? Я имел в виду стихи Ивана. Мне очень приятно, что тебе посвящают такие славные тексты. Вот и все.
Маша выхватила из рук у деда листик, исчерченный каллиграфическими строчками. Смяла, засунула в задний карман джинсов. Бросилась вон из кухни. Все, все в ее жизни было не правильно. Все, что она делала шло наперекосяк. Может Светка, заклеймившая ее дико оскорбительным словечком не так уж не права? Сука в течке, за которой бегут спятившие от похоти псы... Чем она всех их привлекает? Прекрасными душевными порывами? Умением дружить?
-Ты не носишь мои браслеты.
-Это вопрос?
Стиснул оба запястья, в короткой проверке, забрался пальцами под рукава куртки, отпустил.
-Не носишь. Почему?