Что ему ответить? Шли рядом, выстукивая по неожиданно сухому для марта месяца асфальту два несовпадающих ритма. Дворники постарались на совесть. Двести метров идеальной чистоты посреди общегородской грязюки. Главная площадь Заранска. Елки. Статуя вождя. Дом Советов.
-Ты где?
Маша остановилась. Полтора месяца не виделись, а кажется, прошла вечность. Поправила перчаткой съехавший на лицо капюшон.
-В смысле?
-Где ты? О чем думаешь?
Маша опустила глаза. Посмотрела на мыски ботинок. Вопрос не имел ответа.
-Маш!
Пребольно взял за плечо, встряхнул. Проревел гневно.
-Да что такое! Что происходит?! А?
-Отпусти.
-Ты была совсем другая. Со мной. Еще месяц назад. Что случилось? Я надеяться начал, идиот.
Она смотрела в исказившееся лицо сильного мужчины. Гнев делал Макса пугающе привлекательным. Вот таким он был странным человеком. Сильные эмоции выглядят уродливо, в большинстве случаев. Но Макс принадлежал к другой породе. Он преображался и хорошел. Нежность, умиление, застенчивость - напротив, портили его физиономию, вызывая желание рассмеяться над шутовской мордой. Сейчас же, в данную опасную секунду, взбеленившийся гризли годился на роль красавца. И не замечал этого.
-Ну???
Поставить рядом Матвея... Не потянет. Потускнеет. Сдуется. Как бы ни был смазлив. Внутренний огонь, прорываясь наружу, преображал гризли, придавая его некрасивому лицу невероятную значительность, исключительную яркость. Он мог свести с ума, влюбить в себя. Демонически, невыразимо прекрасный, полный силы...
-Макс, я не могу тебе ответить. Но почему ты спрашиваешь, собственно? Не понимаю.
-Хочу знать правду.
-Какую?
-Маш, только не ты...
-Что?
-Не лги мне, пожалуйста. Не надо.
Сбитая с толку, встревоженная она резко тряхнула головой. Капюшон свалился назад. Начала, было, сердито фыркать и осеклась.
-Макс...
Он опустил руку в карман модненького плащика. Маша смотрела точно завороженная. Медленно вынул наружу, протянул золотую змею, свернувшуюся колечком.
-Дай руку.
Щелкнул замочком, еще и поправил браслет, сказал странным тоном.
-Вот так.
Полежаева растерялась. Уж этого она не ждала. Понимая, что любые попытки оправдаться прозвучат глупо, заблеяла несчастным голосом.
-Я не...
Перебил резко.
-Был уверен, ты скажешь правду, сама. Дурак, да?
Маша беспомощно умолкла.
-Ты...
Его лицо теряло краски. Сила схлынула, впиталась в чистенький, асфальт. Беззащитный, опустошенный человек зябко повел плечом.
-Почему именно с ним?
-Что?
Макс говорил негромко. Глядя в сторону.
-Ладно, молчи, а то врать примешься, оправдываться... На хрен мне это?
-Макс.
-Убила. Маш, ты меня убила. Пусть бы пацан этот длинный. Пусть бы кто другой. Я бы понял твой выбор. Честно. Хотя, мне все равно было бы неприятно, я о браслете, вроде фигня, безделушка, но ведь мой подарок, верно?
Запрокинув голову, он смотрел в небо. Словно читая ответ в белых иероглифах, вытянувшихся над городом, спутанных, комковатых облаков. Они текли мохнатой вереницей, никому ни в чем не отчитываясь. Ни долгов, ни обязанностей. Свобода и только свобода. Или так казалось снизу? Глупым маленьким человечкам? Облака по небу гнал ветер.
-Пойдем, подброшу до дома, до хаты.
Маша опустила руку, браслет жег запястье.
-Макс...
-Не нужно. Ничего говорить не нужно. Больше.
-Выбирать тебе, золотце, между юридическим и филологическим.
-Ой, дед.
-Увы. Я зашвырнул пробные камни в этих направлениях. Устроить тебя смогу. Реши куда. Сообщи мне.
-Ой.
-И не тяни. Итак, уже весна на улице. Приличные люди это делают зимой.
-Нет, нет.
-Да. Да.
Маша, страдальчески морщась, поплелась с кухни в спальню. Вернулась с пол дороги.
-А если я намылюсь в медицину?
Дед вскинул бровь.
-Серьезно? Или дразнишь меня?
-Никуда не хочу. Вообще.
-Значит, юридический.
Маша вспомнила сразу Светика и Мишку. Учиться у Бурова? Встречаться в коридорах с бывшей подружкой? Еще чего не хватало.
-Ни за какие коврижки. Нет.
Дед продолжал допрос.
-Хорошо. Чем моему солнышку инъяз не нравится?
-Ничем.
-А что тебе интересно?
Маша сунула в рот хвостик косы, погрызла с задумчивым видом. Дед скривился.
-Фи.
Озабоченная внучка не заметила осуждения. Пробормотала.
-Не знаю, правда, не знаю. Только не филология. В школе работать? Лучше в петлю. Терпеть не могу шкрабов.
-Кого?
-Шкрабы - школьные работники.
Дед встал с табурета, опять сел. Потер переносицу. Посмотрел снизу вверх с выражением некоторой растерянности. Отшвырнув косу на положенное ей место, за спину, внучка развела руками. Дескать, понимаю, что веду себя как поросенок. А что делать? Илья Ильич спросил растерянно.
-Может, ты не пошутила насчет медицины?
С тяжким вздохом, на этот раз уже бесповоротно, внучка удалилась с кухни. Оставив деда в несколько разобранном виде. Ничего, он умный, справится. Этого зубра шлепком по лбу не опрокинешь. Илья Ильич начал мыть посуду. Кажется даже, поругиваясь под нос. Маша закрылась в ванной. Включила воду. Благо день субботний, можно расслабиться. К маме она не выбиралась уже почти неделю. Что не есть хорошо...
Там такое творилось, лучше не вспоминать. Отчим таки слинял. И теперь судился за квартиру, в которую Леночка его опрометчиво прописала. Что за гнусь?
От Иванушки регулярно приходили милые письма. Он собирался через малое время идти отдавать военный долг своей ново обретенной родине. И был этим фактом горд. Еще он выиграл литературный конкурс, в Ленинграде. Отправил туда год назад, перед отъездом, подборку стихов. Раз и в дамки. Напропалую хвастаясь перед Машей, распуская хвост и сопровождая каждое событие своей жизни комплиментами ненаглядной рыжульке, Иванушка даже представить себе не мог, с какой радостью Полежаева распечатывает конверты, прилетевшие из земли обетованной. Далекая чужая страна, проглотившая Царевича, казалась почти сказкой.
В классе про Иванушку перестали болтать. Новых событий хватало. Близкий конец десятилетней каторги пугал и радовал одновременно. Письма от Царевича, очевидно, получала теперь только Полежаева. Се ля ви.
На очередную Машину жалобу, по поводу полной неясности, в профессиональном плане, Царевич ответил шуточным стихотворением. А чего еще от него можно дождаться. Строчки пришли на ум сами собой.
-Я выросла в таверне "Либерти".
На зуб монетки пробовала... как-то
Меня неделю продержали взаперти.
За что? Не удержала память факта
Досадного. Из тысячи проказ
И половины вспомнить не умею.
Одну хотя б? Извольте. Было. Раз -
Подсыпала я сахара еврею
Почтенному в жаркое. Просто так.
Из чувства вредности. Он жутко рассердился.
И непонятно почему. Такой пустяк...
Вопил. Кричал. Хотя бы извинился!
Потом. Вот бред! Он вынул пистолет!
За мной погнался. Налетел на дядю...
А дяде было ровно двадцать лет.
Гигант! Меня любил, признаюсь, кстати.
Все кончилось великолепно. И...
Еврей стал добрый дядюшке приятель.
К чему рассказ? Не сбиться бы с пути.
Я выросла в таверне "Либерти".
И скоро буду, может быть, писатель!
Застирав трусики и футболки, отодвинув тазик к двери, Маша щедро насыпала в ванную морской соли - еще один подарок деда - и погрузилась в горячую воду. О, блаженство! Разумеется, вытянуться не получится, рост не тот. Ну и что? В бассейне поплещется. Позже. Они с Вовочкой и Марком уже три месяца, дважды в неделю, ходили плавать. Трио артистов-бандуристов. Худые как щепки мальчишки и крайне эффектная нимфа в ярком переливающемся золотыми искрами купальнике. Машулькина красная, щедро вышитая люрексом тряпочка, обошлась деду в немалую сумму. А самой Полежаевой пришлось вызубрить стандартную тысячу слов. Немецких. Дед таки решил превратить ее в хорошо образованную барышню. Девушка выбиралась из воды и проходила по бортикам бассейна довольная собой. С наглыми приставаниями никто не лез. Безус действовал на возможных поклонников крайне расхолаживающе. То есть, пылкие взгляды молодые люди издали бросали. Ласковое словечко с более близкой дистанции тоже звучало не раз и не два. Но подплыть и взять за ручку, например? Или по-хамски ущипнуть за попу? Нет. Опять же, спасибо Вовке. Скроит такую морду, защитник чести и достоинства, что распугает потенциальных наглых ухажеров еще на подступах.