-Не может быть.
-Может.
-А она всегда была такой, в смысле сильно верующей? Эта твоя Алла Семеновна?
-Не моя.
-Ну, дед, не цепляйся к словам.
-Итак, не моя. Это, во-первых. Во-вторых, нет, не всегда. Вела обычную, как это принято говорить - мирскую жизнь. Сплетничала. Хитрила. Валялась по больницам, лечила настоящие и придуманные хвори. Тиранила сноху, сына и внуков. Самая обыкновенная ехидна шестидесяти лет. Таких треть из числа ее ровесниц. Не все умеют стареть с достоинством. Многие злиться начинают. Особенно от вылезающего наружу яда душевного, их близким людям достается. Не знаю, что было бы дальше. Но пять лет назад у Аллы Семеновны в аварии погибли все сразу. Муж, сын, его жена, внук и внучка. С дачи ехали, торопились, по мокрой дороге. Улетели в овраг на своем "жигуленке".
-О, Боже.
-Вот-вот. Именно в религию Алла и ударилась. С горя.
-Дед...
-Ладно. Прости. Я не должен играть роль судьи. Не имею права. Согласен.
-Дед...
-Все. Поднял верхние конечности. Сдаюсь.
-Блин. Дед, как тесен мир. Упасть - не встать. Надо же было нам столкнуться.
-Угу.
-А ты с ней совсем не дружишь?
-С Аллой???
-Да. А что такого обидного в моем вопросе?
-Я с этой камарильей, родней своей жены, три года, как перестал общаться. После того, что узнал. Про всю эту историю с Алексеем, твоей мамой, с тобой, наконец. Свиньи!
-Дед?
Маша выронила яблоко, всплеснула руками. Сердитый Илья Ильич? Абсурд!
-Дед! Дед, я знаю. Ты меня любишь.
Он обернулся от мойки. Собранный в мелкую складочку, как у щенка шар-пея лоб, плотно стиснутые губы, холодные молнии в глазах. Выдержка железного дровосека дала трещину. Положил недомытую тарелку обратно. Вытер руки клетчатым полотенцем. Сел на табурет напротив Маши. Внучка завопила.
-У, какие мы злые! Ой-ей-ей.
Деда отпустило. Глаза потеплели. Маша поняла, что совершенно не знает этого старикана, такого родного и близкого. Секунду назад он выглядел почти убийцей. То есть ножик в руку и чик-чик им по вражескому горлу. Запросто. Без лишних сентементов. Без сопливой слезливости и позднего раскаяния.
-Ты был такой страшный. Я чуть дышать не разучилась, с перепугу.
Илья Ильич вздохнул. Положил обе руки на стол, перевернул раскрытыми ладонями вверх. Посмотрел на них, как на чужие. Сжал кулаки. Расслабил. Маша, чувствуя себе несколько неловко, потянулась. Накрыла коричневые сильные кисти вздыхающего предка своими ладошками. Спросила участливо.
-Что с тобой?
Илья Ильич бережно, едва прикасаясь, пожал тонкие пальцы внучки. Спросил неожиданно.
-Что про меня Макс говорил?
-?
-Вы же с ним, наверняка, обсуждали меня? Ну, хоть разочек?
Маша освободила одну руку. Сцапала яблоко. С удовольствием куснула. Прожевала. Ответила вредным тоном.
-Да. Мы о тебе говорили.
-И?
-Тебе, правда, интересно его мнение?
-Очень.
-Ну... он смеялся, что я слишком умная, и это явно твои гены.
-Вот как.
-Еще однажды он сказал, что ты единственный из его знакомых, от кого мурашки могут пойти по коже. Как же он выразился? Мол, дед у тебя, красавица, слов на ветер попусту не бросает. И если пообещал шею свернуть, в случае чего - было такое?
Илья Ильич криво улыбнулся.
-Так вот, если пообещал скрутить шею, как куренку, то так и сделает. Запросто.
Илья Ильич хмыкнул польщенно. Быть того не может! Маша посмотрела ему прямо в глаза. Точно. Там клубился далекий, гаснущий злой огонь, а на поверхности крутились водоворотом, вспыхнувшие блестки радости и хитрые-прехитрые колючие искры многих знаний, поведать которые не придется никому и никогда. На мгновение дед погрустнел, и тут же пояснил почему.
-Макс вызывал во мне восхищение своими природными данными. Талантище. Глыба. Характер удивительный. Приятно, что я ему нравился.
-Ты?
Маша засмеялась. Отфыркавшись, поправила предка, хлопая по его раскрытой ладони.
-Нравился? Ну, ты сказал. Нравился? Он тебя уважал, дед. Может, побаивался даже. Самую капельку.
-Разве это не одно и то же, между мужиками, имею в виду?
-?
-Эх, Маша, Маша. Золотце мое. Щеночек ты еще, мохнатый и глупый.
Высказавшись в таком духе, старикан встал и вернулся к мойке: домыть посуду.
Английский Маша сдала, как и ожидалась, с блеском. Комиссия реагировала презабавно. Одни тетки слегка натянуто улыбались, явно не успевая за Полежаевской скороговоркой. Другие слушали с удовольствием, задавали вопросы по теме. Седой бородатый мужик прицепился, начал выяснять откуда у Маши столь милое произношение.
-Кто с вами занимался? Дед? Он у вас, что профессор? Нет, бывший военный? А кто еще вас готовил? Классный руководитель? Понятно.
Маша включила Надежду Петровну в число своих репетиторов скорее по наитию, чем из хитрости. Сама не зная, зачем ей это вранье. Класснуха спорить и отказываться от лишней чести не стала.
Бородатый приставала попросил прочесть стихи, любые. Полежаева мило извинилась, что кроме Шекспира ей порадовать господина экзаменатора нечем.
-Разве что текст какой-нибудь из "Битлов", или "Куин".
-Может быть, еще и споете?
Ощерился бородач в быстрой недоброй улыбке. Лицо у него на мгновение сделалось волчьим. Что такое нашло на мужика? Чем ему английские поющие ребятишки из вышеупомянутых команд не угодили? Маша пояснила спокойно, что голос у нее препротивный, да и слух не так чтобы на пять. Но она ведь не музыкальное училище заканчивает, верно? Экзаменатор согласился. Тетки из комиссии тоже закивали головами. Попросили.
-Прочтите Шекспира. На ваш выбор.
Выслушали два сонета английского классика и отвязались, наконец. Машина пятерка обсуждению не подлежала.
Само собой все это время общались исключительно на языке туманного Альбиона. Класснуха цвела точно маковое поле, в своем алом костюме. Гордо кивала высокой смешной прической, сооруженной по случаю экзамена, и так откровенно гордилась ответами рыжей девочки, будто искренне верила в свое непосредственное отношение к языковому прогрессу вышеупомянутой особы. Чудны дела твои, о Господи.
Впрочем, угодить в медалистки Маше не удалось. Но ни она сама, ни Надежда Петровна на подобные высоты не рассчитывали. Поэтому и особого разочарования не испытывали.
Физику Полежаева самым позорным образом завалила. На теоретический вопрос еще наскребла знаний, что-то внятное изрекла, но вот собрать радио из той мешанины деталей, которые ей дали в серой картонной коробке - не смогла, как ни пыталась. Вовка, оборачиваясь, через плечо, подавал ей знаки, но расшифровать короткие деловые советы и воспользоваться ими, Полежаевой не удалось. Радио не запело. Красивая тройка украсила собой аттестат. И фиг с ней. Не на физтех же поступать собираемся? Верно?
Алгебра, геометрия и сочинение были оценены на "хорошо". Литература, устная, на "отлично". Маше повезло. Требовалось читать наизусть стихи серебряного века. Спасибо деду, в голове осело некоторое количество всех этих гениев вместе с их творениями. Маша бессовестно прыгала от поэта к поэту, цитируя по строфе-другой и скорбно поясняя: повесился, повесилась, застрелился, тоже застрелился, был приговорен и казнен, умер в ссылке. Но и вопрос, собственно, попался обзорный. Прокатило. Копнули бы поглубже, зарыли бы Полежаеву сразу. Вместе со всеми ее поверхностными знаниями. Рассказ о жизни Лермонтова, (билет достался поэтический) в Машином изложении, уже почти не слушали. Поставили красивую пятерку и выпустили в коридор.
-Вы свободны.
-Спасибо.
Одноклассники налетели.
-Что?
-Как?
-Дополнительные задают?
Маша старательно ответила, рассказала, поделиться шпаргалками не смогла по причине отсутствия оных, наконец, вырвалась из круга нервничающих ровесников. Пригладила взъерошенную шевелюру. Одернула юбочку.