— Проходи, детка, присаживайся, — кивнула императрица, не отрываясь от бумаги.
Двери за спиной закрылись, и Аня решила колом не стоять — прошла, села:
— Доброе утро, ваше величество!
— Конечно, доброе, — Анна Павловна отложила бумагу и сняла очки.
— Тётя Аня⁈
— А что, я люблю высаживать розы. Наша вчерашняя случайная беседа оказалась для меня… весьма поучительной. И я хочу сказать, преображение «Черноморского заката» произвело на меня неизгладимое впечатление… Кофе? Или какао?
— Какао… Ой, давайте я!
— Сиди, милая. Я поухаживаю за тобой на правах хозяйки. Всё-таки у нас приватный завтрак, а не официальный приём. Сырники? Или оладушки?
— Сырники.
— Со сметанкой очень хорошо. Я, знаешь ли, люблю традиционную кухню. А ты?
— Да. Я тоже. Бабушка часто делала…
Всё-таки дипломатию выстраивать тоже надо уметь. Анна Павловна мастерски вела разговор, расспрашивая Анечку на самые разнообразные темы и всё дальше, дальше уводя от решительных вечерних мыслей. Аня всё отвечала на вопросы, сбивалась и понимала, что перескакивать с темы на тему будет вовсе неуместно.
Вошёл человек с маленьким серебряным подносом и подал Анне Павловне какую-то небольшую сложенную записку. Пока она читала, Аня собралась с духом и решила, что — вот сейчас!
— Зови! — кивнула императрица. Слуга поспешно ушёл.
— Государыня, — комкая салфетку начала Аня, — я хотела просить…
— Минуту, милая, сейчас мы решим ещё один вопрос — и после уж просьбы.
Двери распахнулись:
— Есаул седьмого специального казачьего полка, Савелий Погребенько!
Все слова застряли у Ани в горле.
ДЕПЕША
Как оно вышло-то
Депеша с высочайшим повелением догнала транспортный дирижабль на Новосибирской пересадочной станции. Строгий жандармский поручик заглянул в пассажирский отсек, в котором от поднимающихся испарений курить стало вдвойне опасно. Поморщился:
— Есаул Погребенько — кто⁈
— А тебе он, мил человек, зачем? — сразу приподнялось с разваленных по полу сидоров и шинелей несколько казаков.
— Велено срочно развернуть на Омск. Да где ж он? Отправку задерживаем!
— А и не задерживай, — не вполне трезво откликнулся кто-то. — Пущай домой летит. Законный отпуск у человека.
— Скажи там: нету! — насмешливо посоветовали из другого угла.
— Вы мне… разговорчики тут разговаривать! Коменданта станции позвать, что ли, чтоб вас всех в холодную поместили, пока проспитесь⁈ Это ж надо так ухрючиться!
— А и вызывай! — начал входить в раж ещё один голос. — Ишь ты! Не нравится ему!
— А ты понимаешь, — пулемётчик Петя поднялся во весь свой невысокий, но очень гордый рост, и шагнул к жандармам, которых было то четверо, а то, почему-то, шестеро, и слегка качнулся: — горе у человека⁈ Понимаешь — нет⁈ Невесту отобрали! — Петя потряс кулаком. — Неровня, говорят! Ты — как? Не запил бы?.. — Петька вдруг из агрессивного настроения переключился в философски-горестное: — Ну и всё, — он трагически развёл руками. — Был человек — и нету…
Жандармский поручик в отчаянии схватился за голову:
— Братцы! Да у меня ж высочайшее повеление! К завтрашнему утру доставить в императорский дворец…
Казаки переглянулись.
— Повеление покажь! — нетрезво потребовал Петька.
— Да едрит вашу налево! — поручик затрясшимися руками полез в болтающуюся на боку ташку*, выдернул бумагу:
— Смотри!
*Ташка — плоская полевая сумка, планшетка.
— Ты глянь — натурально, императрица! — восхитился Петька и на полнейшем автомате встал прямее. — Ну, раз государыня простит, тогда мы не в претензии. Вот он, — оказалось, есаул лежал чуть не под ногами у капитана, положив голову на свой походный сидор.
— Мать твою, здоров-то как! — почесал в затылке один из жандармов. — Что, взяли?
Матерящиеся жандармы выволокли вяло сопротивляющееся тело есаула из транспортного дирижабля и с грехом пополам погрузили в дежурную машину с будкой.
— Слышь, Роман Евгеньич, — испуганно сказал пожилой, — что-то он, кажись, синеет.
— Да ** твою налево! Мне ещё трупа геройского не хватало! — поручик хлопнул в стекло, отделяющее будку от кабины и заорал: — В госпиталь гони! Живо!!!