Савелий загляделся вслед одному такому почтенному старцу, размышляя, не тяжело ли ему под грузом наград передвигаться, и не заметил неслышно подошедшего мужчину в мундире без знаков различия.
— Савелий Погребенько? — спрашивающий был худ, невысок и на лице его топорщились бакенбарды, «под старину». Отдельным штрихом шло абсолютное отсутствие орденов и медалей, что сразу выделяло его на фоне остальных царедворцев.
— Так точно! — Почему-то хотелось вытянуться во фрунт и щёлкнуть каблуками…
— Вот передо мной не нужно тянуться, — он улыбнулся спокойной акульей улыбкой. — Мы тут запросто, без чиноф-ф! — а мундир-то, пусть и без знаков различия, пошит с шиком. И сукно отменное.
Придворный ловко всунул в руки есаула несколько листов бумаги:
— А напиши-ка мне, милейший, вот про это, — он совершенно невежливо ткнул в некоторые медали на груди Савелия. — Вот тебе планшеточка, листик с ручкой. Садись, пиши!
— Так я же…
— Да не беспокойся, пока чай, пока пирожные… минут десять у тебя есть. Это же дамы, понимать надо.
Почему-то это было абсолютно необидно. В отличие от придворных шаркунов, этот царедворец был деловит и… Как бы правильно сказать? Наверное, спокоен. Он как будто действительно имел право невежливо тыкать в боевые награды, и просить «пояснить за». Есаул сел на банкетку и принялся писать.
— Ты главное, без обид, хорошо?
— Да мы с пониманием. — неуверенно откликнулся Савелий. И чего «этому» нужно? Вот, быть того не может, чтоб его личного дела в Имперской канцелярии не было… Ну да наше дело маленькое, просят написать — мы напишем. Про боевые награды писать просто. Этот вам не в дворцовых коридорах, где и затеряться запросто можно, и себя потерять, и сходу не разберёшь, где враг, где наши…
Лист был исписан полностью, и даже на обратной стороне ещё немного.
— Благодарю! — неизвестный подхватил листок, и, словно по его невидимой команде, двери распахнулись и голос изнутри малой гостиной возвестил:
— Есаул седьмого специального казачьего полка, Савелий Погребенько!
26. ВОТ ЭТО ВСТРЕЧА!
ПЕРСТЕНЁК
Есаул вошёл — при полном параде, в орденах-медалях. Прищёлкнул шпорами:
— Ваше Императорское Величество, есаул Погребенько по вашему приказанию прибыл! — тут он увидел Аню и словно окаменел.
— Что ж вы, Савелий, так официозно, — бабушкинским голосом пожурила его Анна Павловна. — У нас тут милое чаепитие. Проходите вот, присаживайтесь. Чаю? Кофе? Какао, может быть?
Сел деревянно, словно аршин проглотил.
— Благодарствую, государыня, и накормили, и напоили меня с дороги.
— Ну, это они молодцы, конечно. За такое усердие и похвалить можно, правда? — Анна Павловна потянулась к самовару: — А я всё же чаю вам налью, а то что ж мы сидим как чужие?
Есаул принял из рук императрицы чашку, отпил и поставил, дважды звякнув о блюдце. Аня поняла, что руки у него дрожат, и закусила губу.
Анна Павловна внимательно посмотрела на одного, на другого:
— Что ж, раз уж чаю попили, можно и к делам приступать. Анечка, детка, дай-ка мне то колечко, что ты мне вчера показывала. На время. Обещаю — после нашего разговора я его немедля верну.
Аня, как зачарованная, сняла с пальца кольцо и протянула императрице.
— Видишь, Савелий? Казалось бы — перстенёк. Камушек красненький — что с того? А секрет в том, что имея сей перстенёк, кого угодно и о чём угодно спроси — всю правду тебе без утайки выложит. Страшной силы вещь! А говорю я тебе это, Савелий, чтоб ты понимал, насколько между нами сейчас всё будет честно. Отвечай мне: что думаешь о сей девице?
Вот оно что, значит? Характеристику дать пригласили. Что ж эти графья-князья сами не видят, какое золото им представляют?
Есаул нахмурился, глядя ровно в свою чашку:
— Анна Алексеевна, вне всякого сомнения, барышня смелая и решительная. Друзей в беде не бросит. Находчивая. Сообразительная. Честная. Настоящая казачка.
— Немного не так я спросила, — задумчиво покачала головой императрица. — Отвечай как на духу: какие чувства испытываешь к сей девице?
Вот тут есаул покраснел. Потом побледнел, да так, что Аня за него испугалась.
— Да я и без кольца… Прикипел я к ней душой… Моя бы воля была — всю бы жизнь на руках носил, на землю бы не спускал.
По Аниной щеке стекла крупная слезинка и капнула в чашку.
— Любишь её? — тихо спросила императрица.
— Больше жизни.
Анна Павловна кивнула:
— А ты, Аня, любишь его?
— Люблю… — прошептала Аня.
— Вот так, чтоб прямо на край света за ним?