В восемь часов двери негромко скрипнули, также негромко хлопнули, и немолодой женский голос возвестил:
— Господин есаул, пора вставать!
Горничная прошла в комнату и слегка вздрогнула, увидев силуэт напротив окна:
— Ах ты, Господи! Напугали вы меня. Не спалось?
— Не спалось, — согласился Савелий.
— Так я тогда завтрак живенько накрою?
— Не беспокойтесь, аппетита тоже нет.
— Положено, — строго сказала горничная. — Я вот вам накрою, а вы, глядишь и разохотитесь. Хоть чайку с булочкой…
С этими словами она вкатила маленькую тележку на колёсиках и начала сервировать завтрак на небольшом столике, покрытом вощёной скатертью.
Есаул следил за её привычными экономными движениями и вдруг подумал, что женщина из обслуги как раз может знать все дворцовые новости и сплетни.
— А не подскажете ли, уважаемая, не привозили ли во дворец девушку по имени Анна Алексеевна? Недавно в графини произведена. Поёт…
— Как не знать! Сама государыня императрица о судьбе этой барышни печётся. Что ни день — молодые господа то из графских, то из княжеских родов представляться приезжают. Анну-то Алексеевну в специальных гостевых апартаментах поселили… — горничная вдруг осеклась и спросила Савелия: — А она вам как — родственница?
Ком в горле встал. Есаул разозлился на накатившую горечь и дёрнул головой:
— Нет. Просто… знакомая.
— М-м. Понятно. Ну, кушайте, приятного аппетита.
Горничная ушла, а он так и просидел за накрытым столом, тупо таращась на чашку с чаем. Ездят, значит. Представители. Набежали толпой, куда ни плюнь — не в князя попадёшь, так в графа! Что же. Счастья тебе, Аннушка. Одно непонятно — он тут зачем?
В девять явился очередной строгий и торжественный слуга, повёл его коридорами да лестницами. Обстановка становилась всё пышнее и наряднее. Дворец, одним словом. В светлой зале перед большими закрытыми дверьми слуга остановился и указал на банкетку:
— Обождите здесь, вас вызовут.
— Понял.
Мимо периодически пробегали слуги. Пару раз прошли важные генералы, на вскакивающего есаула не обращавшие ровным счётом никакого внимания. Орденами они были обвешаны такими, что в свете дворцовой иллюминации отбрасывали вокруг себя отблески, как новогодние ёлки.
Савелий загляделся вслед одному такому почтенному старцу, размышляя, не тяжело ли ему под грузом наград передвигаться, и не заметил неслышно подошедшего мужчину в мундире без знаков различия.
— Савелий Погребенько? — спрашивающий был худ, невысок и на лице его топорщились бакенбарды, «под старину». Отдельным штрихом шло абсолютное отсутствие орденов и медалей, что сразу выделяло его на фоне остальных царедворцев.
— Так точно! — Почему-то хотелось вытянуться во фрунт и щёлкнуть каблуками…
— Вот передо мной не нужно тянуться, — он улыбнулся спокойной акульей улыбкой. — Мы тут запросто, без чиноф-ф! — а мундир-то, пусть и без знаков различия, пошит с шиком. И сукно отменное.
Придворный ловко всунул в руки есаула несколько листов бумаги:
— А напиши-ка мне, милейший, вот про это, — он совершенно невежливо ткнул в некоторые медали на груди Савелия. — Вот тебе планшеточка, листик с ручкой. Садись, пиши!
— Так я же…
— Да не беспокойся, пока чай, пока пирожные… минут десять у тебя есть. Это же дамы, понимать надо.
Почему-то это было абсолютно необидно. В отличие от придворных шаркунов, этот царедворец был деловит и… Как бы правильно сказать? Наверное, спокоен. Он как будто действительно имел право невежливо тыкать в боевые награды, и просить «пояснить за». Есаул сел на банкетку и принялся писать.
— Ты главное, без обид, хорошо?
— Да мы с пониманием. — неуверенно откликнулся Савелий. И чего «этому» нужно? Вот, быть того не может, чтоб его личного дела в Имперской канцелярии не было… Ну да наше дело маленькое, просят написать — мы напишем. Про боевые награды писать просто. Этот вам не в дворцовых коридорах, где и затеряться запросто можно, и себя потерять, и сходу не разберёшь, где враг, где наши…
Лист был исписан полностью, и даже на обратной стороне ещё немного.
— Благодарю! — неизвестный подхватил листок, и, словно по его невидимой команде, двери распахнулись и голос изнутри малой гостиной возвестил:
— Есаул седьмого специального казачьего полка, Савелий Погребенько!
26. ВОТ ЭТО ВСТРЕЧА!
ПЕРСТЕНЁК
Есаул вошёл — при полном параде, в орденах-медалях. Прищёлкнул шпорами:
— Ваше Императорское Величество, есаул Погребенько по вашему приказанию прибыл! — тут он увидел Аню и словно окаменел.
— Что ж вы, Савелий, так официозно, — бабушкинским голосом пожурила его Анна Павловна. — У нас тут милое чаепитие. Проходите вот, присаживайтесь. Чаю? Кофе? Какао, может быть?
Сел деревянно, словно аршин проглотил.
— Благодарствую, государыня, и накормили, и напоили меня с дороги.
— Ну, это они молодцы, конечно. За такое усердие и похвалить можно, правда? — Анна Павловна потянулась к самовару: — А я всё же чаю вам налью, а то что ж мы сидим как чужие?
Есаул принял из рук императрицы чашку, отпил и поставил, дважды звякнув о блюдце. Аня поняла, что руки у него дрожат, и закусила губу.
Анна Павловна внимательно посмотрела на одного, на другого:
— Что ж, раз уж чаю попили, можно и к делам приступать. Анечка, детка, дай-ка мне то колечко, что ты мне вчера показывала. На время. Обещаю — после нашего разговора я его немедля верну.
Аня, как зачарованная, сняла с пальца кольцо и протянула императрице.
— Видишь, Савелий? Казалось бы — перстенёк. Камушек красненький — что с того? А секрет в том, что имея сей перстенёк, кого угодно и о чём угодно спроси — всю правду тебе без утайки выложит. Страшной силы вещь! А говорю я тебе это, Савелий, чтоб ты понимал, насколько между нами сейчас всё будет честно. Отвечай мне: что думаешь о сей девице?
Вот оно что, значит? Характеристику дать пригласили. Что ж эти графья-князья сами не видят, какое золото им представляют?
Есаул нахмурился, глядя ровно в свою чашку:
— Анна Алексеевна, вне всякого сомнения, барышня смелая и решительная. Друзей в беде не бросит. Находчивая. Сообразительная. Честная. Настоящая казачка.
— Немного не так я спросила, — задумчиво покачала головой императрица. — Отвечай как на духу: какие чувства испытываешь к сей девице?
Вот тут есаул покраснел. Потом побледнел, да так, что Аня за него испугалась.
— Да я и без кольца… Прикипел я к ней душой… Моя бы воля была — всю бы жизнь на руках носил, на землю бы не спускал.
По Аниной щеке стекла крупная слезинка и капнула в чашку.
— Любишь её? — тихо спросила императрица.
— Больше жизни.
Анна Павловна кивнула:
— А ты, Аня, любишь его?
— Люблю… — прошептала Аня.
— Вот так, чтоб прямо на край света за ним?
Аня шмыгнула носом. Выпрямилась.
— А что? И на край. Кого нам на том краю бояться-то?
Савелий уставился на неё, будто не веря своим глазам.
— Что ж ты, есаул? — с лёгкой улыбкой поддела его императрица. — Или забыл, за кем в нашей Империи Российской закреплена опека дворянских сирот до полного совершеннолетия? Ничего у меня попросить не хочешь?
Есаул отодвинул чашку и сполз со стула, бухнув об пол коленями:
— Матушка императрица! Дозволь просить руки девицы под попечением твоим находящейся, Анны Алексеевны…
Анна Павловна поднялась, и тотчас из боковых дверей заспешили люди с образами, с подносиками и какими-то книгами…
— Анечка, становись рядом, девочка, благословлять вас буду.
Императрица благословила пару, подняла с колен, после чего в книге дворцовой канцелярии немедленно состоялась регистрация помолвки (с дарением той же иконы в золочёном окладе — на совет да любовь) и обручения (с преподнесением гладких золотых колечек — иначе как обручаться?) и обязательным в конце поцелуем.
— А чтобы Аннушка, к которой я прониклась большой душевной теплотой, не получила в своём статусе ущемления, и во исполнение договора с неким лицом, о котором вы оба знаете… — государыня повела рукой к подносу, на котором лежал большой диплом в шёлковой обложке с золотыми тиснёными буквами (и со всеми положенными гербами и печатями внутри), — примите жалованную грамоту о высочайшем возведении есаула Савелия Погребенько в графское достоинство, с присовокуплением к фамилии приставки «Яванский».