— Но как же... — растерялась Маруся. — Может быть, лучше выпить?..
— Давайте-давайте! На войне как на войне. Если, конечно, не хотите схватить воспаление легких.
— А может, я сама разотрусь? — предложила Маруся, тщетно пытаясь стянуть сочащийся водой, прилипший к телу свитер.
Медведев решительно шагнул к ней и, ловко стаскивая замызганные джинсы, посоветовал:
— Относитесь ко мне, как к доктору.
— Хорошо, — пролепетала Маруся и закрыла глаза.
— Маша, ну что вы как ребенок, ей-богу! Забирайтесь на печку, я там матрас расстелил.
Ах, какое же это было наслаждение — растянуться на горячем тюфячке, туго набитом душистым сеном, вдыхая жаркий воздух, напитанный дымком прогоревших березовых поленьев, сухой травы и ни с чем не сравнимым духом завяленных в русской печи белых грибов!
Гармонию нарушил резкий запах спирта, и в следующую секунду Маруся почувствовала на спине Митины ладони. Он энергично растер ее, убрал с шеи густые влажные волосы, чтобы помассировать плечи, и вот этот-то, казалось бы, совсем невинный жест настроил Марусю на совершенно иную волну.
А Митя и не предполагал, что после вынужденного многомесячного воздержания готовит себе такое серьезное испытание. Но, глядя на изящные линии обнаженного Марусиного тела, думал совсем о другой женщине — об оставленной в Москве Нинели.
— Ну вот, — сказал он бодрым голосом. — А вы боялись. Ложитесь на спину.
Маруся повиновалась, не открывая глаз и вся покрывшись «гусиной кожей».
— О! — забеспокоился Митя. — Как вы замерзли! Это из вас холод выходит... — И принялся за дело с удвоенной энергией.
Но постепенно его движения становились все медленнее, и Маруся чувствовала, как просыпается, нарастает в ней та самая темная, неуправляемая сила, первобытная страсть, которую или утолить, или умереть.
И Митя, читая немой призыв на ее изменившемся лице, стараясь не смотреть больше на напрягшееся, вздрагивающее под его пальцами тело и гоня искушение, весело сказал, готовясь спрыгнуть с лавки, на которой стоял:
— Ну, вот и все. Сейчас укутаю вас одеялом, напою чаем...
Но тут Маруся открыла глаза, и он осекся, замер, погружаясь в их бездонную потемневшую глубину.
— Здесь так жарко, на печке, — прошептала она, — просто невыносимо. Я вся горю... — И, приподнявшись, больше не стесняясь своей наготы, протянула руки.
Он подхватил ее под мышки, помогая спуститься с печи, и уже не выпустил из своих рук. И в этой маленькой, затерянной в дремучем лесу избушке, на жестком топчане, в неверном свете керосиновой лампы Маруся испытала неведомое доселе наслаждение: так сладок был этот чужой, запретный, вымечтанный ею и дерзко украденный плод.
Собаки спали, свернувшись у порога клубками, стучал по крыше дождик, за маленьким окошком шумел заблудившийся в лесу ветер, а Маша, изнемогая от нежности к незнакомому, придуманному в тягостном одиночестве мужчине, не могла утолить своей страсти, все ластилась к нему доверчивой теплой кошкой, пока он, слегка ошеломленный ее пылкостью, не спросил:
— Так что же за беда у вас приключилась?
— Господи! — ахнула Маруся. — Как же это я... — И подробно описала все события минувшего дня.
— Вот, значит, какой расклад получается, — задумчиво проговорил Митя. — Ну что ж, поеду в Москву. Раз они знают, что я жив, сидеть здесь не имеет никакого смысла — надо действовать. А там уж куда кривая вывезет... Вот что, Маша, — повернулся он к ней. — Мы сейчас пойдем в Жажелево — это ближе, чем в Новишки. Там у меня батюшка знакомый, отец Евгений. Он поможет тебе добраться до дома.
— А ты?..
— Я поеду в Москву. Может, рановато это делать, но выбирать не приходится.
— А как же... — Она хотела сказать «я», но сказала: — Чарли...
— Поедет со мной...
14
Прошел август. Василий Игнатьевич несколько раз звонил Мите из Вознесенья. Дела у того шли неплохо, даже лучше, чем можно было ожидать.
Маруся работала в школе, учила первоклашек. Вставала в шесть, завтракала и выходила на проселок, где уже ждали Юрка и еще одна девочка из Сельца, Галя Сидорова — вместе шли в Вознесенье.
Директор школы снабдил ее множеством методичек, которые по нынешним временам не пишет разве что ленивый, и Маруся добросовестно изучала весь этот разнообразный педагогический опыт, дивясь, какие противоречивые, а порой и прямо противоположные суждения высказывают ученые мужи и дамы.
В классе у нее было двенадцать учеников: пять из Вознесенья да семеро набралось по окрестным деревням. И Маруся, первое время со страхом входившая в класс, успокоилась и полностью освоилась со своей новой ролью. Теперь, открывая дверь, она улыбалась, и двенадцать забавных мордашек расцветали ей навстречу ответными улыбками.
Главным ее помощником на правах старого знакомого был, конечно, Юрка. Он и здесь все знал и щедро делился неистощимыми запасами своей неизвестно где и как полученной информации.
— Марь Сергевна, — сказал он ей как-то ясным солнечным утром бабьего лета, шагая рядом по убегающему вдаль проселку среди пустых желтых полей, — а вас сегодня директор пошлет в восьмой «Б» на третьем уроке, а мы на физкультуре будем в длину прыгать.
— С чего это ты взял?
— Знаю. У них учительница по литературе грибами отравилась. Ее в больницу отвезли, почитай всю ночь несло. А на самом деле, я думаю, она водки паленой выпила — к ней вчера хахаль из Савина приезжал.
— Ты-то откуда знаешь?
— Да уж знаю. Все говорят...
— Да, — авторитетно подтвердила Галя Сидорова. — У нас тоже говорили. Он палатку держит на вокзале. Там хорошего не продадут.
Маруся только головой покачала: ну что тут скажешь?
— Я вас, Марь Сергевна, предупредить хочу, — продолжил между тем Юрка. — Там у них в восьмом «Б» Синюхин учится. Он, это, трудный подросток. Может, он, конечно, и в школу не придет — он редко ходит. А так от него все учителя плачут.
— А чем же он их так огорчает?
— Он один раз стул клеем намазал, «бээфом». Учительница прилипла — отодрать не могли. Девчонки к ней домой за другой юбкой бегали. Его из школы отчислять хотели, да мать больно сильно плакала, директору прям в ноги кидалась. У них пятеро детей мал мала меньше, Синюхин — старший. А отец ихний в тюрьме сидит. Он из свинарника поросят украл. Одного сам сожрал, остальных продал.
— А я видела, как Синюхин кошку за хвост крутил, — сказала Галя. — Она потом на лапках не держалась и мяукала. Мы с девочками за ней ухаживали, но она все равно умерла.
— Вот сволочь! — возмутилась Маруся и испуганно прикрыла рот рукой, досадуя на себя за сорвавшееся с губ бранное слово.
Впрочем, на столь безобидный эпитет никто и внимания не обратил.
— Мы его с пацанами бить хотели, — доверительно сообщил Юрка, — но побоялись — уж больно он сильный...
Юркины предсказания, как всегда, сбылись — директор действительно попросил Марусю заменить заболевшую учительницу и провести в восьмом «Б» урок литературы.
Синюхина она вычислила сразу. Тот сидел один за последней партой и демонстративно смотрел в окно все то время, пока она знакомилась с учениками и выясняла, чем они занимались на последних уроках и какое задание получили на дом.
— Может быть, у вас есть какие-то вопросы? — спросила она. — Давайте разберемся вместе.
— Марья Сергевна! — подняла руку девочка с чудесной пшеничной косой. — Нам по математике велели найти, что такое «конгруэнтный». Мы смотрели в словаре русского языка, но там такого слова нет, а в орфографическом не объясняется. Может быть, вы знаете?
— Да! — обрадовалась Маруся, что специальный этот термин каким-то случайным образом ей знаком. — Конгруэнтность — это совместимость, абсолютное совпадение. Вот сложите ладони, и они полностью покроют друг друга. Значит, они конгруэнтны. А теперь приведите мне свои аналогичные примеры.