— Да-а, — протянула Тая, — замысловатая история, просто латиноамериканский сериал. И он дал тебе какие-то гарантии?
— Ну какие гарантии? — удивилась Маруся. — Я что, швейная машинка? Или он должен был сказать: «Дорогая, после того, что между нами произошло, я, как честный человек, просто обязан на вас жениться»?
— Ну что ж, не самый плохой вариант, — усмехнулась Тая. — Но ты же ничего не знаешь о его личной жизни. Допустим, он действительно не женат. Но существует же по крайней мере одна московская пассия.
— Так это именно она его и выдала!
— Ну и что? Он тут совсем озверел в своей избушке. И вдруг является прекрасная незнакомка и, роняя мокрые одежды, падает ему на грудь. Гремит гром, сверкают молнии, ветер воет в печной трубе, и шумит за окошком дремучий лес. Естественно, они сливаются в экстазе. Замшелый пень — и тот бы не устоял. Но труба зовет в дорогу. Рыцарь уезжает на новые битвы и напрочь забывает свою спасительницу, потому что неустанно громит врагов, а главное, вновь встречает старую подружку, которая давно раскаялась и молит о пощаде, такая шикарная московская штучка. И образ бедной пастушки, и так-то не слишком яркий, окончательно стирается из памяти нашего героя. Ну, как картинка?
— Замечательно! «Минута — и стихи свободно потекут». Я только не понимаю, зачем ты все это мне говоришь? Чего добиваешься? Сделать мне больно?
— Я просто хочу, чтобы ты не витала в эмпиреях и была готова к любым разочарованиям. Чтобы не обманывалась...
— А я хочу обмануться, неужели не понимаешь? Мне надо чем-то жить, во что-то верить, надеяться, за что-то зацепиться. Но не только это! Мне нравится то, что я сейчас делаю. И твой снобизм отвратителен!
— Ну прости меня, Машка! Мне просто хочется тебя расшевелить...
— Не надо меня шевелить! Я в сложившейся ситуации веду себя достойно. Думаешь, мне очень легко? Да я сама не верю, что все это со мной происходит! Что это я, благополучная москвичка, осталась без квартиры, живу в глухой деревне, отстреливаюсь от бандитов, пугаю по ночам волков в лесу, и чужой старик заменил мне семью. А что касается Мити...
Она замолчала, нервно накручивая на палец сухую былинку.
— С тех пор как уехал, от него ни слуху ни духу, — подсказала Тая.
— Да еще и месяца не прошло, — вступилась Маруся. — И не забывай, как он уехал, куда и чем сейчас занимается! Телефона у нас нет. Не письма же ему сюда писать!
— А что такого? Мог бы и черкнуть пару строк, не велика птица!
— Ну при чем здесь птица? Василий Игнатьевич звонил ему с почты несколько раз, он передавал мне привет...
— Привет?! — ядовито изумилась Тая. — Ну, тогда конечно!
— У меня такое чувство, что ты его заочно ненавидишь, — покачала головой Маруся. — За что? Он не сделал мне ничего плохого. А то, что произошло, случилось по моей инициативе.
— Я чую, что он принесет тебе новые несчастья.
— А другие варианты исключаются?
— Для меня да.
— Ну почему, почему?! Я что, урод, дебил, старушка, которую нельзя полюбить?
— Да нет, конечно. Просто у него своя жизнь, в которой уже есть все, что нужно. Любовь с первого взгляда не получилась, а для другой не хватило времени. А ты себе все придумала. На безрыбье и рак рыба. Тебе сейчас одиноко и страшно, и он единственный здесь достойный внимания мужчина. И не надо мистики: кирпич, развод и иже с ними. У него нет конкурентов — вот и все.
— Возможно, ты и права, — задумчиво проговорила Маруся. — Но мне не важно, в результате чего возникло мое чувство. Главное, что оно возникло. Оно уже есть, понимаешь? И куда от этого деться? И зачем? Это так важно для меня, так мне дорого — соломинка, которая держит на плаву. Весь суматошный день я живу ожиданием той минуты, когда наконец смогу подумать о нем. Возвращаюсь вечером из школы по темной пустой дороге и мечтаю, как он приедет, откроет дверь, шагнет через порог. Ложусь спать и вспоминаю его лицо, его руки, глаза, губы, ту единственную ночь. Юлькины письма и эти воспоминания — вот и все мое богатство. И ты хочешь меня этого лишить? Потому что та ночь может так и остаться единственной? Ну что ж, возможно. Но пока я верю, что это не так!
16
— «А если откажешься работать, — сказала злая мачеха, — я отдам тебя в услужение мельнику. Он будет держать тебя впроголодь и лупить как Сидорову козу», — прочитала Маруся, и одиннадцать голов ее подопечных, как подсолнухи к солнцу, повернулись к Гале Сидоровой.
Галя покраснела и горько заплакала.
— Ну, вы просто как маленькие, — покачала головой Маруся и, отложив книжку, подошла к рыдающей Гале. — А ты нашла из-за чего расстраиваться...
— Да-а, они теперь будут меня козо-ой дразнить!
— Ну, умные не будут, а на дураков и внимания обращать не стоит.
— А сейчас-то ее Галкой зовут, а галка — это такая птица. А меня зовут Чижик. Ну и что? Я не обижаюсь, — сказал Коля Чижиков.
— А меня зовут Печка, потому что у меня фамилия Печникова...
— А меня Курнопей, потому что у меня нос большой...
— А меня зовут Чебурек, — белозубо улыбнулся Намик Фейзулаев.
— У всех людей есть прозвища, — авторитетно заявил Юрка. — Тут уж ничего не поделаешь. А в Москве, Марь Сергевна, тоже прозвища дают?
— Конечно, — улыбнулась Маруся. — А вообще вы, ребята, затронули интересную тему. Вот иногда приклеится к человеку прозвище, да так прочно, что его уже и по имени никто не зовет. Вот у меня, например, есть подружка — Сова. Ну, у нее фамилия Савинова, это понятно. А есть еще Курица. Почему ее так прозвали, уже никто и не помнит, а приклеилось — не оторвешь. А чаще всего прозвища отражают привычки или черты характера. Допустим, скажут про кого-то «сорока», и все понимают — болтун. Вот поэтому надо всегда вести себя достойно, а то такое клеймо поставят — не отмоешься.
— А вас, Марья Сергевна, знаете, как называют? — лукаво спросила Катя Кокурина.
— Меня? — растерялась Маруся. — А разве меня как-то называют?
— Несмеяна, Несмеяна! — наперебой загалдели первоклашки.
— Вот как? По-моему, я всегда улыбаюсь...
— Вы печальная. Смеетесь, а глаза на мокром месте. Моя мама говорит, что у вас на сердце камень...
«Кирпич у меня на сердце, а не камень, — думала Маруся, шагая смутно белеющей в темноте дорогой. — Большой красный кирпич».
Сзади послышался шум приближающейся машины, и Маруся, отступив на обочину, подняла руку. Здесь всегда брали попутчика и подвозили даром, за «спасибо», на деньги смотрели укоризненно, и становилось совестно, будто обидел хорошего человека.
Рядом мягко притормозили «Жигули», и Маруся, наклонившись к окошку, спросила:
— Подвезете до Новишек?
В салоне вспыхнула лампочка, и она увидела мужчину в черной рясе с большой окладистой бородой.
— Обязательно подвезу, — сказал тот, симпатично окая. — Доставлю прямо к крыльцу Василия Игнатьевича, заодно и с ним поздороваюсь — давно не виделись. Вы ведь его внучка Маша?
— А вы, наверное, батюшка из жажелевской церкви, — не стала она уточнять свои родственные отношения с генералом. — Меня еще осенью ваш сын до дому проводил. Мы тогда с Митей к вам из лесу вышли.
— Так точно. Отец Евгений, — представился водитель. — Мы и с Митей, и с Василием Игнатьевичем давние приятели. Хороший он человек. Берегите его, Маша. Дмитрий далеко, одна вы у него остались.
— Да как же его уберечь? Я целый день в школе, а он с возрастом не считается, — пожаловалась Маруся.
— Да, — согласился батюшка, — старик неугомонный. А я вот из Иванова еду. Навещал свою прихожанку. Старая стала, немощная. Дети в город увезли, а она тоскует. Сельский человек живет привольно, в четырех стенах ему тесно. А вам, Маша, как здесь дышится после столицы?
— Дышится легко...
— А живется, стало быть, трудно? — закончил за нее батюшка.
Маруся молчала.
— А ведь в Библии сказано: «Каждому отмерено по силам его». А теперь-то что ж горевать? Все твои беды в прошлом. Ничего, что я на ты перешел?