В притихших коридорах загорался свет. Тени прятались по углам. Она шла – удары каблуков разносились от лестницы до лестницы. Она замирала у дверей, и полоски света под ними гасли. Утихали голоса. У одних дверей она стояла несколько секунд, и тогда её обитатели побыстрее ложились спать, у других – десять минут и даже больше. Тогда в комнате останавливались все часы, шли помехами экраны компьютеров.
Она шла дальше – из щели выскочил заблудший таракан, в ужасе метнулся из угла в угол, да так и сдох, не добежав до стены. Она шла – пол вздрагивал. Не дойдя трёх шагов до кухни, она остановилась. Из лестничных пролётов потянуло холодным ветром.
На кухне притихли, мигнула лампа под потолком. Она постояла ещё секунду и пошла на следующий этаж.
* * *
Вечером женщина принесла тонкие коричневые свечки и расставила их по квартире. Две – на кухню, одну на тумбу рядом с телефоном, в комнату девочки – три, потому что там защита нужнее всего, остальные – в зал. Свечи чадили чёрным дымом. Маша наблюдала за рыжими огоньками, тянулась к ним, чтобы погреться.
Напрасно. Она замерзала всё больше. Холодный снег сыпал в окна, но дело было не в снеге. Она была привязана к Мифу, она им питалась. Его не было – и Маша медленно угасала. Скоро она превратилась бы в тот самый комок пыли под вентиляцией. Но теперь уже не на время. Теперь – навсегда.
Сущность третьей категории навсегда стала бы комком пыли.
Маша спряталась в трубах ванной комнаты и заплакала оттуда. Пламя свечей потухло. Сначала – в кухне и комнате девочки, после – под зеркалом. Свечи в зале погасли самыми последними. Женщина зажигала их снова, они испускали едкий дым и гасли.
Маша плакала: ей хотелось, чтобы снова была ночь, и снова Миф заперся бы на кухне. Она обнимала бы его за плечи и заглядывала через плечо в лужицу коньяка на дне стакана, не видя своего отражения.
Утром пришёл человек в чёрных одеяниях. Он тоже жёг свечи, читал вслух книгу – Маша видела, как разевается его рот. Она не слышала звуков, но ей и не нужны были звуки, чтобы понять – им страшно. Этой женщине, девочке, которая до сих пор не могла зайти в ванную. И человеку в чёрном одеянии, потому что гасли его свечи.
Маша выхватила книгу из его рук и швырнула о стену. От их страха становилось легче. Больше страха – больше сил у неё, больше времени, чтобы дождаться Мифа.
Она швыряла посуду из буфета, била старомодные тарелки. Скоро пол был устелен осколками. Маша вернулась в ванную и заплакала в трубах.
Ночью девочка и женщина не спали – сидели со включенным светом в зале, жгли оплывшие свечи. Маша их не гасила – зачем? Неинтересное занятие. Окна, задёрнутые плотными шторами, двери, которые подпёрли журнальным столиком, Машу не удержали. Она пришла к ним в зал и долго сидела у кровати.
Заплаканная девочка уснула на руках матери. Маша взяла ребёнка за руку и впитала в себя её неровный сон. Было хорошо – не так, как с Мифом, но тоже ничего. Она обхватила девочку собой и принялась пить её, жадно, почти не чувствуя вкуса.
Девочка проснулась, хватая ртом воздух, забилась на руках женщины, путаясь в одеяле, белая до синевы. Они наскоро оделись и ушли из дома, а Маша осталась ждать – комком пыли под вентиляцией. У неё теперь были силы, но их стоило поберечь.
Белая лампа горела над столом – утро выдалось сумрачным. От света болели глаза.
– Я больше не могу, – сказала Амина, пряча глаза. – Я не понимаю, что происходит. Я думала, такое бывает только в детских страшилках.
Миф смотрел на неё без интереса: сложенные на столе руки, смятая блузка, неубранные волосы. Женщина‑горе. Адвоката она, конечно, не искала, бессмысленно и спрашивать.
– В чём дело?
– В нашей квартире… – Она прерывисто вздохнула, сгорбилась ещё сильнее. – Понимаешь, там что‑то есть.
– Объясняй быстрее, у меня всего пятнадцать минут, – раздражённо оборвал её Миф. Пятнадцать минут – и ни минутой больше. А она смеет транжирить их на поэтические вступления.
Она и вправду выглядела так, будто не спала несколько ночей к ряду. Миф удивлялся, как она вообще двигалась и складывала слова в осмысленные предложения.
– Посуда сама собой бьётся. По ночам из ванной слышится жуткий звук, то ли вой, то ли плач. Свечки гаснут. Этой ночью оно напало на Диану и стало её душить. Нам пришлось уйти из квартиры. Просидели всю ночь у соседей. Но это не выход, понимаешь, это не выход. Диану до сих пор трясёт, она спать не может. Я отвела её к Марианне, чтобы не тащить сюда.
– Зеркало тоже не из‑за стройки разбилось, да? – процедил сквозь зубы Миф. Он мог бы сказать, что так и знал, но нет. Он всего лишь предчувствовал.
– Это чертовщина какая‑то.
– Никакая это не чертовщина. Это сущность, и её можно изгнать. Иди в Центр, напиши заявление, что… – Он осёкся. Провернул её слова в голове – тяжелые, как мельничный ворот. Непохожие на правду. Откуда в его квартире сущность? Это ведь чистый дом, один из самых спокойных районов, там в жизни ничего подобного не было. – Я должен посмотреть на это.
– Как? – плаксиво протянула Амина.
Миф поднялся. Если следователь и правда наблюдал за их разговором, сейчас он должен заинтересоваться. Под удивлённым взглядом жены Миф прошёл к двери, стукнул в неё кулаком.
– Я знаю, где она. Мне нужно попасть в мою квартиру.
Пол на кухне был устелён осколками – Амина не успела или не смогла их убрать. Миф увидел, какими голыми выглядели шкафы без стёкол в дверцах. В квартире стояла тишина. Он вошёл в ванную – услужливо зажглась лампа под потолком. В ванной было чисто и привычно, только вода капала из крана ржавая, грязными потёками изукрашивая раковину.
Тонкая трещина шла по оконному стеклу на кухне. Капитан поскрёб ногтем застывший свечной воск на столе.
– Вы обещали показать тело девушки, – напомнил он бесстрастно.
Миф отвернулся.
– Не тело, её саму.
– То есть вы похитили её и всё время прятали в квартире?
– Да. Нет. Не я. Сами увидите.
Двое оперов разбрелись по квартире, перебрасываясь шуточками о том, как же, должно быть, расстроилась жена Мифа, что перебила всю посуду. Понятые замерли на пороге, суеверно старясь не наступать на осколки зеркала.
Электронные часы остановились и показывали какую‑то абракадабру. Миф сел на табуретку, покрутил в пальцах чайную ложку. Следователь стоял за его спиной молчаливым знаком вопроса.
Миф закрыл глаза.
Уставшее сознание плохо подчинялось. Память выдавала совершенно идиотские образы, а ему нужен был всего один, но в самых полных подробностях.
Он помнил её такой: в маскировочных брюках, в топе на тонких бретельках. Когда бретельки падали с плеч, обнажались незагорелые полоски. Волосы были острижены коротко – так удобнее, меньше мороки на полевой практике. Она носила сумку через плечо. Но эту сумку он утопил в болоте.
Ещё – спортивные часы на левой руке. Миф хорошо помнил её такой, какой она была в заброшенной больнице, и очень плохо – какой она была после. Почти не обращал внимания. А сейчас главное было – ничего не забыть. Если из сущности и материализуется просто кукла, пусть эта кукла будет похожа на оригинал. Чтобы в неё поверил следователь.
– Ну, – сказал Миф тихо, – я тебя жду. Выходи.
И зажмурился от напряжения, а ещё от страха, что ничего не выйдет.
Миф обернулся: она стояла у мойки, под решёткой вентиляции. Левая бретелька топа сползла, обнажив бледную полоску на плече. В руке она сжимала фонарик. Маша разжала пальцы, и фонарик стукнулся об пол. Она не шевельнулась.
– Что вы с ней сделали? – медленно проговорил следователь, и Миф готов был поклясться, что впервые слышит в его голосе ужас.
Горгулья явилась минут через семь.
– Это правда она?
– Я понятия не имею. Я никогда не превращал сущностей в людей. Скажем так, я никогда не встречал сущность, которую можно было бы вернуть в человеческий облик.
Миф сидел в больничном коридоре, он не мог её видеть. То, что раньше двигалось, творило глупости и болтало без умолку, теперь было неподвижным слепком человека. Она не шевельнулась бы, не моргнула, даже если бы он начал резать её на куски. Вызванный врач диагностировал ступор. Придурок.